10:21 / 2.07.17
БЕЗ НАБОКОВА
Сорок лет назад, 2 июля 1977 года, в Швейцарии умер Владимир Набоков — писатель-наркотик. Иногда пагубную зависимость…
Сорок лет назад, 2 июля 1977 года, в Швейцарии умер Владимир Набоков — писатель-наркотик.
Иногда пагубную зависимость удается прервать, но память о чтении Набокова остается навсегда.
Специалисты по Набокову отмечают не только вклад писателя в мировую культуру, но и факт мощного влияния Набокова на мировоззрение читателей. В преддверии сорокалетия смерти писателя я обратился к семнадцати набоковедам. Результаты опроса опубликованы на сайте colta.ru: «Набоков: Сорок лет после смерти».
http://www.colta.ru/articles/literature/15277
Такого синтеза европейской классики с модерном не было почти ни у кого из российских и западных современников Набокова. И такой глубинной субверсивности смысла в совокупности со словесной изощренностью тоже почти не было.
И при этом почти никаких политических иллюзий и заблуждений — показных или истинных. Это неслыханно именно для тех писателей, с которыми Набоков состязался по гамбургскому счету.
Набоков одним из первых поставил знак равенства между сталинизмом и гитлеризмом. Пережив войну и оккупацию, Жан-Поль Сартр конце 40-х и начале 50-х годов публично восхищался сталинской советской империей, по сути оправдывая террор и гулаг во имя успехов социализма. Даже Василию Гроссману потребовался опыт войны, Шоа и геноцидных судорог советского режима, чтобы начать сравнительный анализ гитлеризма и сталинизма. А Набоков еще до войны размышлял о «коммунацизме», а вскоре после войны создал модель такого режима в романе «Bend Sinister».
После Набокова бывает стыдно писать плохую русскую прозу. И бывает невозможно писать хорошую американскую прозу.
Есть ли у Набокова-прозаика последователи? Ученики?
Еще в 1950-е так называемые американские постмодернисты — литературное поколение родившихся в поздние 1920-е и 30-е — прочитали и оценили Набокова. Джон Барт, Стенли Элкин, Уильям Гэсс, Джон Хоукс, Томас Пинчон и другие американские постмодернисты осознали в этом «русском» беженце, в этом иностранце именно такого писателя, которым каждый из них желал стать и не находил на горизонтах тогдашней (неореалистской?) американской прозы.
Как воспринимали Набокова его американские последователи? «Литературным отцом» (так его назвал Джон Барт в 1979-м году в опубликованной беседе с Хоуксом)? Почетным членом тайного общества постмодернистов (in absentia)? «Я не люблю мягкой, размусоленной прозы, художественных текстов, напрямую пытающихся совладать с живой жизнью или же слишком замешанных на личном опыте, — сказал Хоукс в интервью 1964 года. — Писатель, который нас по-настоящему наставляет и поддерживает — это Набоков».
А вот выдержка из письма Хоукса Джеймсу Лохлину, первому американскому издателю Набокова: «Мы как раз дочитываем "Отчаяние" Набокова … и конечно же он гений XX-го века». Это было написано 27 июля 1987 года, и знаю из первых уст, что Хоукс не преувеличивал своего восхищения. В каком-то смысле с ученика Набокова — Джона Хоукса — началась моя англоязычная литературная жизнь.
Летом 1987 года, двадцатилетним, я оказался на Западе. Мы с родителями эмигрировали и провели транзитные месяцы в Италии — в ожидании американских виз. В городке Ладисполи под Римом загроможденный советскими беженцами отрезок тирренского пляжа стал моим читальным залом. Я читал рассказы Набокова из книги «Весна в Фиальте» и очень старался представить себе, как же сложится жизнь в Америке.
В июле я отправил письмо со стихами Роману Гулю на бродвейский адрес редакции и конторы «Нового журнала». В письме были какие-то напыщенные слова, что-то в роде: «кому, как не Вам… писателю, знавшему Набокова,… понять чувства молодого поэта, покинувшего… оставившего…» Три месяца спустя, уже американским студентом, я просматривал свежие выпуски русскоязычных изданий в библиотеке Браунского университета и обнаружил 167 книгу «Нового журнала» с моими опубликованными стихами. Вскоре я узнал, что еще в июне 1986 года Гуль перенес редакцию журнала в горний Манхэттен.
Еще через пять месяцев, промозглым ноябрьским новоанглийским полуднем, я пересек главную лужайку кампуса и вошел в Horace Mann Hall, где тогда располагалась английская кафедра Браунского университета. Я взбежал на второй этаж и постучался в дверь кабинета Джона (Джека) Хоукса. Он был легендарным американским писателем, и мне страстно хотелось попасть к нему в семинар по мастерству художественной прозы. Хоукс готовился к выходу на пенсию в конце учебного года
Седовласый, нервный, сардонически-остроумный Хоукс выслушал мой сбивчивый рассказ о том, что я уехал из Москвы, сочинял стихи и прозу по-русски, приехал в Штаты по беженской визе. Он не перебивал меня, а потом спросил:
— Вы читали Набокова?
У Хоукса чуть подрагивали губы, а четвертую букву в фамилии «Набоков» он произнес с излишней округлостью и надутостью, словно ласкал и лелеял это ударное русское «о».
— Набокова? — с удивлением переспросил я. — Да, читал.
— Набоков невероятен, — сказал Хоукс. И заговорил о романе «Настоящая жизнь Себастьяна Найта».
Хоукса совершенно не занимали преследования отказников. Он был равнодушен к переживаниям еврейских иммигрантов из СССР. Но тем не менее он принял меня — тринадцатым — в свой последний семинар по мастерству прозы. Весной 88-го, окруженный молодыми американскими писателями, которые вели себя как будущие Хемингуэи или Гертруды Стайн, я впервые попробовал свои силы в англоязычной прозе — вернее, главным образом в переложении своих русских рассказов на английский.
Мне тогда хотелось сочинять рассказы о жизни в СССР, голосить о реальном тоталитаризме, писать на злобу дня. Опыт Набокова мне мало помогал, хотя сама сверхидея Набокова — трансъязычного писателя — меня не оставляла.
Со времени эмиграции прошло почти тридцать лет. Английский давно уже превратился в инструмент привычный и даже послушный, хотя русские струны все равно не отпускают.
Все эти годы Набоков был для меня путеводной звездой, и его пример не только вдохновляет, но и предостерегает.
https://snob.ru/profile/26497/print/126463
