Лосев А.Ф. - Словарь античной философии [1995, DjVu/PDF, RUS]

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА
ЭЛЕЙСКАЯ ШКОЛА
Элейская школа
Парменид
ПИФАГОРЕИЗМ
Пифагор
Пифагорейство
Неопифагорейство
Нигидий Фигул
ПЛАТОНИЗМ
Платон
Платонизм
Спевсипп
Нумений
СТОИЦИЗМ
Стоицизм
Панэций
Посидоний
Секстии
Сенека
НЕОПЛАТОНИЗМ
Неоплатонизм
Олимпиодор Старший
Олимпиодор Младший
Плотин
Порфирий
Прокл
Саллюстий
Симпликий
Сириан
Ямвлих
РАЗНЫЕ СТАТЬИ
Нус
Ориген
Перипатетики
Пиррон
Протагор
Римская философия
Сократ
Элидо-Эретрийская школа
ПРИЛОЖЕНИЕ I
А.А. Тахо-Годи. Дополнительная библиография к ряду статей словаря
ПРИЛОЖЕНИЕ II
З.А. Каменский. А.Ф. Лосев в «Философской Энциклопедии»
ПРИЛОЖЕНИЕ III
Фрагменты переписки по статьям «Философской Энциклопедии»
ПРИЛОЖЕНИЕ IV
Предисловие к «макету»

Юбилейное собрание сочинений в 9-и томах (1993-2002)
История античной эстетики в 8-и томах: тт. 1-8 (2000)
Гомер (Сер.: Жизнь замечательных людей) [2006]
Диалектика мифа (Сер. Философское наследие) [2001]
Проблема художественного стиля (1994)
Лосев А.Ф., Тахо-Годи А.А. - Платон-Аристотель (Сер. Жизнь замечательных людей) [2005]
А. А. Тахо-Годи - Лосев (Сер. Жизнь замечательных людей) [2007]

"совершенно несомненным представляется, что в диалоге «Парменид» Платон разбирает девять гипотез. Мы приведем только один фрагмент из рассуждений А. Ф. Лосева, апологета выделения восьми гипотез, дабы показать всю абсурдность такого подхода. В основу данного рассмотрения положен довольно-таки странный принцип абсолютно-относительного полагания-отрицания единого. Разумеется, если бы этот принцип был верен, мы должны были бы делить вторую часть диалога именно на восемь гипотез. Однако это, очевидно, не так. При данном подходе получается, что в первой гипотезе Платон исходит из «абсолютного полагания» единого, то есть из его единственности и отсутствия чего-либо другого, в том числе и самого бытия (Лосев прямо об этом и пишет). Однако, Платон в первой гипотезе, конечно же, не отрицает существования другого. При том, что его логические выводы производятся для единого, они подразумевают его соотнесенность не только с самим собой, но и с другим (таковы логические выводы о небытии единого тождественным и иным самому себе и другому, равным и неравным и т. д.), или даже лишь с другим (это касается, скажем,логических выводов о непостижимости и неизреченности единого). Соответственно, в рамках первой гипотезы существование другого отнюдь не отрицается, более того, неявно подразумевается, что оно является самим сущим, а не просто «материей» для единого (хотя в каком-то смысле сущее, раз оно есть другое, и оказывается такой «материей», в которую эманирует единое).
Итак, раз обсуждаемый подход неверен в одном отношении, он оказывается неверным и в целом; его дальнейшее рассмотрение и апелляции к нему не имеют смысла."

"При рассмотрении возможности публикации текстов, не вошедших (или переведенных частично и с купюрами) в русское “Добротолюбие” в редакции еп. Феофана, мы обнаружили, что перевод, опубликованный в 1997 году под именем А.Ф. Лосева, принадлежит на самом деле Н.А. Леонтьеву. В прежний перевод была внесена (по-видимому, самим А.Ф. Лосевым) лишь незначительная (по объему, но не по характеру) правка, так что можно говорить не о переводе, но о редакции А.Ф. Лосева.
Поскольку задачи и время, которым мы располагали, были ограничены, нам пришлось, к сожалению, отказаться от сплошной сверки русского перевода с греческим текстом, хотя много раз бросались в глаза (и в отдельных случаях исправлялись) многочисленные мелкие и более существенные неточности перевода. Мы были вынуждены, таким образом, удовольствоваться лишь выборочной сверкой с греческим подлинником всех мест, в которых расходился русский перевод Н.А. Леонтьева с редакцией А.Ф. Лосева (их оказалось, тем не менее, довольно много; эти расхождения, включая орфографические и пунктуационные, были выявлены путем сплошной сверки обоих переводов). Поправки А.Ф. Лосева не были приняты, если они явно не соответствовали греческому тексту или давали худший, по нашему мнению, смысл (в самых важных случаях мы отметили эти варианты в примечаниях)"

"ученость и артистизм в нем были неразрывны. Отсюда дар языкового мастерства переводчика, достигающего небывалой ясности и отточенности в своих размышлениях, формулировках, комментариях. Стоит только почитать его переводы Платона, Аристотеля, Плотина, Прокла, Секста Эмпирика, Ареопагитик, Николая Кузанского и, конечно, комментарии к ним.
А его портретная галерея поэтов, философов, писателей, ученых – Гомер и Эсхил, Сократ, Платон и Аристотель; Лукреций и Вергилий, Плутарх и Синезий; Диоген Лаэрций; Плотин и его ученики; Юлиан и Прокл. Здесь нет счастливых и благополучных. Все бьются в узах неизменных коллизий, прислушиваются к таинственному голосу судьбы, погружены в страсти, брошены в безвыходную тоску, в трагическое одиночество.
За каждым из этих героев ощущается собственная судьба автора, его покинутость, его одиночество, от которых спасают наука и вера.
Лосев не любит повторять избитые знакомые истины. Зато его страсть – вдалбливать слушателю и читателю свои личные мнения, рожденные им идеи. Они у него всегда первичны, и огромная эрудиция исследователя (он оперирует тысячами фактов) с опорой на современную научную мысль (отнюдь не псевдонаучные формальные ссылки) не затемняет собственного видения предмета, отнюдь не традиционного, но в лучших традициях подлинной науки. Такая наука создает свои первопринципы, свои первоидеи, свои модели, служащие источником рождения новых теорий и направлений. Именно эта первичность мысли со всей строжайше продуманной логикой создает особый стиль трудов Лосева, который никогда не спутаешь с каким-либо иным стилем.
Лосев осуществляет свою индивидуальность, которую, по его словам, «ничем объяснить нельзя».
Алексей Федорович оказался в своих исследованиях, по собственному признанию, «ни идеалистом, ни материалистом, ни платоником, ни кантианцем, ни гуссерлианцем, ни рационалистом, ни мистиком, ни голым диалектиком, ни метафизиком». Оставалось сказать только одно: «Я – Лосев»."
"яснее всего лосевское отношение к «чужой» культуре выступало в его новаторских переводческих приемах (теперь-то они используются многими). Можно же идти прямолинейно, переводя некоторое сочинение филологически точно, максимально дотошно и в итоге, как правило, не всегда понятно. А можно пуститься кружным философски-интерпретаторским путем, тогда достигается кажущаяся понятность, но лишь потому достигается, что на деле выходит не перевод, а в лучшем случае пересказ или, паче чаяния, отсебятина. Лосев хочет по возможности совместить преимущества обоих путей. Для этого, во-первых, исходный более-менее буквальный перевод по необходимости уснащается дополнениями переводчика, причем они прямопоказывающе выделены квадратными скобками. Во-вторых, для «анализа хода мыслей», по выражению Лосева, полезно вводить «многочисленные разделения и подразделения, разрядки и курсивы, дающие возможность читать и понимать текст с разной степенью детализации». В таком трансформированном переводе, сработанном, как видим, по весьма щадящей технологии, вполне разборчиво и вполне достаточно указывается, где чей голос и вклад.
Простые квадратные скобки, как и нехитрые приемы членения текста, если они в умелых руках – это надежная «машина времени», орудие понимания, действенный метод борьбы против мертвящей редукции и выравнивания культур."

Я Лосева видел раз в жизни, на конференции в МГУ. Это было интересное впечатление. Таха произвела негативное очень впечатление, рантье при движимом капитале. А Лосев - позитивное, я тогда понял, что он живет в позднем эллинизме.
По рассказам же в жизни он был вредный старичок с характером и гонором. Бибихин характеризовал свое попадание к нему как "докатился". И он не очень порядочно поступал с теми, кто ему писал "Античную эстетику". Кстати, старичок был антисемитом. Впрочем, после всех его мытарств...
Ауру святого он носит совсем не заслуженно. Да и большого мыслителя - тоже. Думаю, его роль в развитии исследований по античной философии достаточно негативная. Впрочем, все эти чанышевы, кессиди и Ко - вообще полное отребье. Да и асмус-античник - такой жмеринский анекдот. так что выходит: "один лосев приличный человек, да и тот свинья". В фигуральном, конечно, смысле.
Как личность он мне симпатичен, но как специалист по античной философии и вообще по философии - типичный арт брют, имхо.
Все эти его дистинкции - это как бы синтез методов Аристотеля и Гегеля. Взявший худшее от обоих.
*
"Античная эстетика" в советское время была ценна как сборник конспектов малодоступных западных книжек, составленный, по слухам, не самыми бесталанными людьми, оказавшимися в помощниках у Лосева. (Бибихин, кстати, в своих воспоминаниях прозрачно намекает на то, что подобное практиковалось. Причем, похоже, без осуждения самой практики). Сейчас, конечно, это просто макулатура, как и лосевское издание Платона (за исключением большинства содержащихся там переводов, впрочем, не лосевских). Но кондиция отечественной науки такова, что никакой разумной замены в ближайшее время ожидать просто не приходится.
*
На западе действительно читают греков - как Хайдеггер по часу в день в качестве моциона мысли. У нас же обычно читают Лосева, в котором, к слову, встречаются иной раз ну просто эпические ошибки. Какая уж там научная святость...
*
ужасно, что на русском языке практически отсутствуют - за исключением некоторых новейших - научные переводы греков. Платон - не исключение. А комментарии Лосева - часто не поймешь, это что, прикол?
*
В "Античной эстетике" как правило, конспектируются книжки времен лосевской юности, важная литература времен написания самого цикла в книге в основном отсутствует, по моим наблюдениям. Это и по заметкам Бибихина видно - как и что дается в качестве заданий. Три первых тома - по слухам, бородаевских - тем не менее еще достаточно сюжетны и в них есть живое движение. После "Платона" - уже совсем плохо. Аристотеля Лосев явно не любил и не очень понимал.
Впрочем, как монумент русской самодумной теологии начала века этот многотомник забавен. Греки, которых решили ретроспективно покрестить.
*
Лосевскому изданию не хватает нормальной филологической состоятельности: представления о контексте этих текстов
*
перевод - это скорее "зона ответственности" филологов-классиков, а у них "после Лосева", похоже, стойкое отвращение к всему, что связано с монументальными формами.
*
Чтение Лосева лишний раз показывает, насколько бессмысленна диалектическая спекуляция. Все эти бесконечные дистинкции мифа в "Диалектике мифа", сложные и запутанные ходы противопоставления и сближения словесных масс сегодня видятся совершенно никчемной тратой времени и сил. По сути - костыли для фельетона про советскую власть, не более того.
У него нет особо строгой терминологии, регистры речи (челнок от высокой к низкой) создают комический эффект и разрушают кумулятивность. Смысл речи прячется в неконтролируемом многословии. Поэтому речь похожа во многом на пластилин, хотя можно уловить возведение некоторой постройки. каков смысл лосевской работы со словесными массами? Гегель создавал немецкий философский язык. Лосев явно этого не делает (это пытался делать Шпет), его письмо не намного отличается от зощенского. Он по сути авангардист, занимающийся смещением планов, у него выходит лицо с глазом на лбу и щекой на затылке. Совмещение марксистского жаргона 20х годов, языка газет, символизма, церковной возвышенной речи, немецкого философского жаргона и греческих конструкций и понятий. Вот из всего этого он и строит свою диалектическую вязь. Получается ковыряние палочкой в навозе.

(с.282-283) Современная физика, основываясь на принципе относительности, мыслит себе величину тела не абсолютной, но зависимой от движения. Тело укорачивается в направлении своего движения. И чем быстрее движение, тем объем тела становится меньше. Если мы будем смотреть на движущуюся систему с какого-нибудь «неподвижного» места, то тела этой системы зависят от величины β=Λ /і g" » где ѵ — скорость движения системы, а с — скорость света. Размер этого укорочения, стало быть, зависит от скорости движения тела и от скорости света.
Теоретики относительности предполагают, что скорость невозможна больше (скорости) света. В этом весьма позволительно усомниться. Если же усомнимся, то мы должны рассуждать так. Если — меньше единицы, т. е. ν менее с2 с, то величина β, характерная для укорочения тела, будет действительна. Если же ν = с, то β = 039*, т.е. тело, движущееся со скоростью света, имеет длину равной нулю. Допустим теперь, что υ больше с\ тогда β есть мнимая величина, и тело обладает мнимой длиной. Что это значит? При скорости движения тела, равной скорости света, длина его равняется нулю. Но тогда масса его бесконечна и время его — бесконечно велико, т. е. есть вечность. Таким образом, платоновские идеи, вернее, тела, как абсолютные носители идей [SIC!], или — абсолютные воплощенности идей, оказываются вполне мыслимыми математически. Это есть тело, движущееся со скоростью света, массивное в бесконечной степени и свое время собравшее во всей его бесконечности. Весь платонизм в этой формуле: , при условии ѵ^с. С другой стороны, мысля себе υ большим с, мы получаем мнимую длину тела, обратно текущее время и мнимую массу его. Что это значит? Это значит, что тело проваливается внутрь себя; его поверхность вгибается в себя, выворачивается наизнанку, через самого себя, а время его протекает в обратном порядке, т. е. следствие предшествует причине. Однако это не есть просто внешняя перестановка следствия на место причины в условиях однородного времени и пространства. Это есть выворачивание причины в глубь нее самой, смысловое становление причины следствием, т. е. причина превращается в цель, в идеал. И это все — при полном сохранении принципа телесности как такового.
(с.214-216) Заметим, между прочим, что современные учения об электромагнитном поле и о действии электронов на расстоянии есть возвращение к античному представлению о космическом проявлении подвижного покоя ,08. Вспомним учение нынешних физиков о распределении силового поля электрона. Известно, что электрический вектор Л - VC равен дроби —, где е — заряд электрона, ν — скорость его, с — скорость света иг — расстояние от электрона до данной точки поля. Поле кроме этого электрического вектора характеризуется также величиной φ = ~. Л и φ, как видим, определяются значениями е и ѵ, существующими не в данный момент t, а в момент, бывший раньше этого t на величину —, т. е. в момент t -. Эти величины действуют, следовательно, только тогда, когда они уже в прошлом. Электрон имеет вокруг себя бесконечное количество сфер действия, причем это действие распространяется со скоростью света. Однако тут налично также и схождение сфер в одну точку, что вытекает из более общего вида вышеприведенных уравнений электромагнитного поля Лоренца.
Если взять несколько точек поля и сравнить действия е и ν в этих точках с действием их же в центре, то оказывается, что в последнем оно — позже, чем в первых. Значит, действие также переносится по направлению к центру О, причем распространение его, как показывает вычисление, также равно скорости света. И таким образом, сфера действия электрона и движется вширь, и движется к тому месту, где мы воображаем электрон. Б. Л. Розинг пишет: «Итак, мы получаем такую мировую картину. Электрическое состояние точек пространства, электроны, находящиеся в нем, одним словом, все, что заключается в мире в настоящий момент, не возникает из ничего, а прибывает сюда с бесконечно далеких расстояний со скоростью света. То, что здесь будет, уже существует, так сказать, за кулисами мировой сцены: оно принесется сюда в известный момент, достигнет высшего напряжения, воплотившись в существующий мир, и снова унесется, постепенно ослабевая, в бесконечность. Таким образом, мы видим, что подобно тому, как начинают осуществляться в современной науке мечты алхимии, так получают подкрепление в строгой математической теории идеи астрологии: настоящее готовится для нас в звездном мире и за звездными пространствами». Это — совсем по Платону, у которого души тоже посеваются звездами и заимствуют от космоса частицы огня, земли, воды и воздуха с условием вернуть все это обратно (Tim. 42е). Общеизвестен знаменитый миф «Федра» (246а слл.): космос вращается вокруг себя, и по его периферии следуют блаженные огненные существа, боги и герои. Но вот не выдерживают эти существа пребывания в этих сферах. По неисповедимым судьбам совершается падение вниз, отяжеление, забвение виденного, падение в новое пространство и в новое время, в разбитые, несогласованные и смертные пространства и времена. Однако приходит момент — и падшие опять возвращаются вверх, тело их меняется, и они опять пребывают в блаженном эфирном теле, уже без затруднений созерцая вечное.
Прибавьте к вышеупомянутым формулам то, что О. Хвольсон называет «электромагнитным миропониманием», по которому не сила и движение лежат в основе вещей и не механика Ньютона является основной наукой, а по которому «мировое пространство есть пространство электромагнитное, и в этом заключается его основное свойство», и вы получите правильное представление о разной напряженности подвижного покоя, которую выдвинула античная мысль. Что это есть обоснование астрологии — ясно. Астрология — необходимый результат диалектики. Почему, в самом деле, человек зависит и от физических, и от физиологических, и от экономических условий и не зависит от небесных? Разве небесные условия не суть такие же физические? Разве единство мироздания не заключается в том, что всякое незначительное движение отзывается во всех уголках мира? Если я диалектик, я должен сказать, что, пусть я только чихнул, сидя у себя за столом, и — уже весь космос затрясся. Современные электромагнитные учения ставят эту проблему физико-математически. И мы должны сказать, что с точки зрения современной науки платонизм в области учения об инобытии есть эйдетически понятое учение об электромагнитной сущности пространства и материи.
(с.227) основоположения античного космоса суть современное учение об относительности времени и пространства. Как раньше диалектика требовала у нас по категории единого (сущего) неделимой делимости, по категории подвижного покоя — астрологии, по категории самотождественного различия — алхимии, так сейчас, по категориям величины, времени и пространства, диалектика требует теории относительности. Как только мы положим вместо алхимии — учение о непревратимости элементов, т. е. станем навязывать фактам смысловые функции и тем убивать смыслы, и как только вместо Эйнштейна согласимся с Ньютоном, т. е. абсолютизируем пространство, убивши тем самым и живой смысл, и живую фактичность пространства,— так наступает конец диалектике, которая не терпит ни движения и овеществления смысла, ни уничтожения и логизации факта.
(с.250) Движение в пространстве есть результат неоднородности пространства. Этим, несомненно, Платон близок к современной теории относительности.
(с.267) Потому-то и не могут понять принцип относительности даже хорошие физики, что интуиция неоднородности колоссально отстала от теоретического учения о ней в математике. С этой стороны античная мысль несравненно богаче нашей.
(с.299-300) Современный узкий релятивист в физике скажет: античный мир не есть система физической относительности, потому что с точки зрения теории относительности
вообще нельзя сказать, что стоит и что движется, а можно говорить лишь о взаимо-соответственном покое и движении двух тел; античный же космос предполагает в центре себя неподвижной Землю. Это возражение, однако, совершенно несостоятельно. Во-первых, покой Земли в центре космоса выводится не из теории относительности как таковой, а из непосредственного опыта и диалектики; теория же относительности, будучи нейтральной к тому, что именно покоится и что движется, важна здесь только тем, что делает возможным мыслить Землю неподвижной. Во-вторых же, абсолютной относительности вообще нет; физически, действительно, бытие абсолютно относительно. Но в смысловом отношении, как понятие, как число, как идея,— бытие отнюдь не относительно, но абсолютно, ибо раз математически дается формула перехода от одного пространства к другому, то это возможно только при том условии, что есть нечто, что охватывает все пространства и не подчиняется их относительности, а, наоборот, само делает возможным мыслить их относительность. Математическая теория относительности так же априорна и абсолютна, как и вообще математика, и не-Эвклидовы пространства так же выводятся до всякого опыта и без него, как и Эвклидова геометрия. Относительно лишь физическое пространство, т. е. только эмпирический опыт может обнаружить, какими свойствами обладает пространство в данном месте. Но раз так, отпадает необходимость говорить обязательно о взаимном покое или движении и во что бы то ни стало отказываться, стоя на точке зрения теории относительности, от неподвижности Земли или чего бы то ни было. Неподвижность Земли не есть неподвижность умного числа; ее мы все равно оцениваем «относительно» — к числу и идее. И только число, математика — не относительны.
(с.303) Разверните «Метаморфозы» Овидия, и — вы найдете множество великолепных иллюстраций для конкретно выявляемого на вещах принципа относительности. Вот Девкалион и Пирра бросают камни за спину, и камни начинают терять свою жесткость и грубость, понемногу смягчаются и растут, принимают человеческие формы и, в конце концов, превращаются в людей. Вот на могиле столь необычайно погибшего Фаэтона гелиады врастают в землю своими ногами, превращающимися в корни; руки их превращаются в зеленеющие ветви, и кора покрывает их тело, и все они превращаются в лиственницы, вечно плачущие слезами, которые, под действием солнечных лучей, обращаются в янтарь. [???! :shock:]
(с.481-483) Я не излагаю здесь принципа относительности даже с той его принципиально философской стороны, которая необходима для моего исследования. Но да будет мне позволено привести главнейшую (главным образом, популярную, да и то не всю, но только мне известную) русскую литературу по этим вопросам.
Нет нужды особенно говорить о том, что выведенная мною диалектика принципа относительности не зависит ни в какой мере от фактического состояния науки в современный
момент. Из того, что в последние два десятилетия некоторые физики увлекались теорией относительности, ровно ничего не следует. Этой теории не было несколько столетий, и несомненно, ее еще тысячи раз опровергнут, так как любителей опровергать истину всегда было сколько угодно. Но какие бы опыты Майкельсона ни удавались, диалектика все равно требует теории относительности. И пусть хоть сто тысяч физиков и механиков обрушатся на меня, все-таки теория относительности математически мыслима. А это и есть все. Раз она мыслима теоретически,— чем вы застрахованы от того, что попадете в реальное неоднородное пространство? Это — дело факта и, след., дело в значительной мере случая.
(с.498) Тут, наконец, мы находим, как «теория относительности» совмещается в античном космосе с абсолютностью пространства и времени. Пространство тут относительно потому, что оно везде по-разному напряжено. Но оно абсолютно потому, что эта разная напряженность определена вечными эйдосами умного мира и сама по себе неизменна. Вот почему, несмотря на «относительность», абсолютное пребывание в той или другой точке античного космоса имеет именно абсолютное значение и абсолютно предопределяет состояние тела (и души), след., не условно. Ср. 3-е основоположение (§ 13). Таким образом, именно механика Ньютона построена на относительности и нигилизме, при котором нет ничего абсолютного ни в чем, и все растекается и рассыпается в бесконечное число друг другу враждебных и уходящих в бездну нигилизма жалких монад, но не то, что теперь носит название «теории относительности». По диалектике выходит, что именно она ценит всякий индивидуум и спасает его, давая ему абсолютное место.