♂ МышкЪины рассказы ♀ [слабонервных, без ч\ю членоff мод\админ состава тему просьба не читать!!!]

Космохомячок Рейви85 даже не заметил момент побудки, когда система автоматической разморозки с надсадным скрежетом всех своих проржавевших механизмов, увесистым пинком будильной пружины выкинула его из уютной морозильной камеры. Наступила его смена – очнувшись на грязном полу криогенного отделения решил космохомяк ,и широко зевнув обслюнявленной спросонья пастью, покрытой по краям куцыми клочками заиндевевшего меха, потопал в обмывочную камеру. Это был уже восемьдесят пятый клон Рейви, последнего космохомяка во всей Вселенной и единственного уцелевшего жителя ныне исчезнувшей империи , некогда объединявшей несколько унылых систем на самой дальней окраине разумной Вселенной.
В очень от нас далеком, и поэтому давно позабытым всеми нормальными существами прошлом, империя хомяков процветала и бурно росла, скапливая в своих приделах всевозможных изгоев аутсайдеров и прочих неудачников галактического масштаба, выброшенных безжалостной рукой вселенского интеллекта из цивилизованных миров и которым уже не куда было идти, лететь или ползти, окромя этого последнего приюта всех обиженных и ущемленных. А в унылой Империи имени Шрайбикуса (именно такую фамилию носили все жители империи в память её первого основателя Рейви Шрабикуса), никому и никогда не встречались разумные существа с IQ больше трех стандартных межгалактических единиц.
Впрочем , все до единого, жители империи страшно гордились этой замечательной и уникальной особенностью своей физиологии. И хотя в других системах и мерах обитало огромное количество заурядных существ с IQ намного больше ста и даже тысячи единиц,( скажу вам по секрету что даже земной клоп имеет IQ равное пятнадцати , а наш домашний таракан по сравнению с ними просто гений , там аж все пятьдесят!!) но зато в пределах унылой империи их нельзя было встретить ни под каким видом , даже в самом страшном местном сне! Все существа с вменяемым уровнем интеллекта незамедлительно погибали, едва успев покинуть борт космического корабля и вступить на хомячью землю. Кто виноват или что виновато в этом аномальном феномене, атмосфера планеты насыщенная угарным газом, или клубы стелющегося по всей планете сероводорода , который в огромном количестве выделяли из себя толпы вечно жующих хомяков, а может быть, излучение расположенной рядом с планетой Черной Дыры , всего этого к нашему равнодушию наука хомяков, по вполне очевидной причине, так никогда и не выяснила.
Выяснять это было попросту некому, ибо ни один из живущий в то время рейвиков , (а именно такое имя носили все хомяки империи имени Шрайбикуса и даже не спрашивайте почему… подсказка…если вы не догадались..то возможно Вы..… епть… Здравствуй Рейви!) не забивал свою занятую жеванием голову никакими лишними мыслями, мешающими ему думать о двух самых важных предметах в его жизни – о том какой рейви умный и что он сегодня ел. Но главным и самым внушительным достижением этой самобытной цивилизации, той самой начальной точкой отсчета , от которой и рванулся вперед к звездом с внушительной поступью этот своеобразный симбиоз феноменальной тупости с исключительным идиотизмом, послужило случайная находка первого Рейви позволившее впоследствии создать легендарнейшее изобретение хомячковой инженерной мысли в области космического пищестроения – а именно усовершенствование того самого легендарного холодильника с педально дровяным приводом, о котором до сих пор с содроганием вспоминают во многих галактиках.
Это было эпохальным открытием и воистину, именно после начала его массого производства, жизнь хомячков-рейвиков приобрела недостающий ей до этого момента смысл и даже некоторое разнообразие. Раньше, в темные и страшные времена дохолодильникового существования, всю свою небольшую и никчемную жизнь рейвики, равномерно делили между тремя важнейшими для них занятиями в следующем порядке: сначала найти что поесть, потом найти где покакать, а после успешного выполнения двух первых глобальных задач, найти кому можно рассказать о том как они сегодня круто поели и покакали. Этот исторический период своего исторического недоразвития рейвики вспоминать очень не любили и хранили о нем лишь обрывочные воспоминания в виде детских наскальных некузявых рисунков и передающихся из пасти в пасть, на протяжении долгих поколений песен- причиталок, распевно и нудно хныкающих о тяжкой рейвиковой доли в мрачную эпоху до первых холодильников.
Текст в них всех был совершенно одинаков и в дословном переводе релиз группы Электричка, звучал примерно так
Рейви сегодня встал рано,
очень хотелось кушать
Рейви опять снилось пиво
Значит пора просыпаться
( тут обычно вступал хор голосистых хомячков с припевом, выкрикиваемым вразнобой истеричными голосами
Припев:
О Рейви!!! Рейви!!! Рейви такой веселый
Рейви опять снилось пиво, Рейви во сне шашлык жракал
О Рейви!!! Рейви!! … рейви один самый умный..
Рейви нашел сухарик, значит день прожит недаром…………..
И так продолжалось по нескончаемому кругу, пока даже самые стойкие хомяки не падали замертво от преждевременного климакса мозга. Даааа… тогда за окнами рейвиковых нор стояли жестокие времена, они не знали кто такой Рейви Шрайбикус, и никто из хомяков даже не помышлял о пускай небольшой, но зато своей собственной Империи. Зато однажды вдруг все изменилось, и откуда-то сверху на планету хомячков упал большой железный ящик покрашенный в защитную черно белую полоску с таинственной надписью на своих помятых и слегка обгоревших при посадке боках, из которых торчали четыре блестящих педали. После четырехсот летних непрерывных научных споров и дискуссий, практически в тот самый день, когда ученые рейвики пришли к выводу что хомячковый продвинутой науке никогда не постичь загадочную сущность космического пришельца и даже никогда не ответить на самый простой вопрос - почему хомячки помещенные его внутреннюю полость, вдруг становятся такими холодными и больше не кричат прося их выпустить если кто нибуть, совершенно случайно в течении двух часов покрутит педали, до рейвиков наконец-то дошло какое счастье упало на них сверху, возможно из той самой Черной Дыры, которая как пустая глазница слепого бога печально взирала с неба на рейвиков, словно их создатель тут же и слеп от стыда горя, едва взглянув на свои ущербные творения.
За пару следующих тысячелетий рейвики сумев наладить массовый выпуск педально холодильных машин, принялись осваивать то космическое захолустье, в котором им непосчастливилось зародиться. Впрочем не все было так печально как всегда с ними было, они даже несколько усовершенствовали прототип и теперь не нужно было больше крутить круглосуточно педали, вырабатывая холод для своего жестяного любимца, а бросив в его печь пару полешков, спокойно хомячить любимый шашлык, позабыв о прежних неудобных бытовых мелочах. Впрочем рейвики всю еду, независимо от ее вкуса и запаха, называли шашлыком, а всю встречающую им жидкость – пивом. Сами понимаете, с тремя единицами IQ особенно не разговоришься т поэтому хомяки очень любили красивые и незнакомые слова, случайно залетевшие к ним с других планет вместе с космическим мусором в виде умных надписей на использованных предметах или скомканных пакетиках сублимированного космического комбикорма. Особенно с этим повезло легендарному Рейви Шрайбикусу , нашедшему тот самый первый холодильник.

Этот герой стал не только легендой и образцом для подражания всех последующих поколений рейвиков, но ему так же досталось Великое Волшебное Слово, которое внушающими почтение аккуратными ероглифами было выбито на теле его находки. Слово это яркой радужной вспышкой мгновенно озарило скромный мозг всех рейвиков планеты и они поняли, что отныне и навсегда их ждет славное будущее хозяев великой империи воинствующих посредственностей, где будет править только Он, самый достойный и сильный среди всех хомяков , самый толстый и умный,…тот чье имя только что грохочущим обвалом грозно обрушилось в маленький мозг всех хомяков Вселенной и эхом разошлось по всему космосу отражаясь от самых далеких и маленьких звезд мгновенно гаснущих едва услышав это слово – Gur-Man.
И все бы было хорошо в унылой империи хомячков, но однажды из той самой Черной Дыры, из которого на них выпала счастье в виде первого педального холодильника, на этот раз выпало нечто совсем иное, и звали это иное если верить выпавшим следом за ним документам, весьма скромно – Людаед АпеГ.

...........В ответ Сколомбос по децки непосредственно ругался матом и лягался толстой мозолистой пяткой, стараясь попасть в то место под фуражкой, где по его мнению у Тени должен быть мозг, чтобы вызвать его сотрясение…..увы, мозга там естественно не было и наивная детская пятка сначала натыкалась на пустоту, а после нее и на острый угол платяного шкафа.
Сколомбос выл, ругался и плакал. Майор ржал и требовал от него предъявить регистрацию , грозя выслать бедного Сколомбоса в его родной Туркистан, одновременно пытаясь охреначить того воображаемой ментовской дубинкой.
От всего этого веселья Сколомбосс быстро сходил с ума… Товарищу Майору было проще. Он на нем никогда и не стоял. Вскоре Скол оказывался на полу , где со слезами бессильной ярости прекращал визжать наблюдая за тем, как Товарищ Майор умело обыскивает его кроватку на предмет наличия в ней наркотиков и в поисках тайных оффшорных счетов перетряхивает его тетрадки и учебники.
Все завершалось триумфальным изъятием водяного пистолета из ящика с игрушками с составлением соответствующего протокола.
Финал же представления был неизменным – под восторженные овации в виде ритмичного стучания о паркет головы единственного зрителя, Тень медленно растворялась, показывая на этот раз Сколу вместо вытянутого пальца – его же водяной пистолет. Сколмбосс знал, что тот скоро вернется и прежде чем плюхнется спать, высыпит на большую кучу добытых уже трофеев, пару десятков мобил, лопатников и женских сумок.
Эта куча неумолима росла превращаясь в гору, которая грозила скора выпихнуть Сколомбосса из его же родной комнаты в узкий и неудобный коридорчик. Но наивного Сколомбоса утешала мысль что вместе с ним туда будет выпихнута и его
скрипучая детская кроватка. Ему уже пришло время собираться в школу, но Цырк никуда уезжать не хотел.

После закрытия комбината, в городе стали появляться инопланетяне. До этого они как моль облетали его стороной, клубы едкого дыма и запах рафинированного сена, круче любой травы сносили башню всем известным видам гуманоидов.
Первый, отмеченный историками контакт, произошел накануне Дня Независимости города от комбината, когда стайка бомжей во главе с AVABOBAH , исследовавшая в поисках продуктов к празднику, местную свалку, обнаружила там тело космического пирата Janickа.
Вся верхняя половина тела по пояс ушла в огромную кучу вонючих отходов, и теперь оно отчаянно пыталась оттуда выбраться , яростно суча короткими, обутыми в тяжелые магнитные башмаки ножками. Рядом с телом валялись: скомканный аварийный парашют, боевой транглюкатор, и спасательный набор экстренной эвакуации, одобренный всегалактическим профсоюзом звездопроходцев, известный также под названием «Слеза Космонаффта». Больше возле тела ничего ценного не было. Видя, что хозяин всего этого богатства занят сейчас исключительно собственной персоной, бомжи первым делом помоги ему освободиться от лишнего имущества.
После этого AVABOBAH осторожно постучав по обтянутому в розовый скафандр заду деликатно поинтересовался.
.-Позвольте у вас спросить уважаемый…а вы собственно кто?
Зад прекратил сучить ножками и настороженно замер.
Вот так и произошел первый зафиксированный историей контакт местной разумной формы жизни с инопланетным пришельцем, хотя в данном случае это скорее был контакт инопланетной разумной формы жизни с…….. с AVABOBAH. Увы, но местный разум отдохнул на Авоване окончательно, впав в состояние глубокого летаргического сна еще в пору его раннего детства. Мозг Авована был чист и невинен как розовая попа младенца. По нему пока еще не топталась не одна разумная мысль. Более того, при отдаленных признаках приближающейся мысли , мозг начинал истерично биться внутри черепной коробки, пытаясь найти пути к отступлению, и один раз чуть не вытек через уши, но Авован успел вовремя заткнуть их своими пальцами. Это его и спасло, потому что лезть через нос мозгу было лень.
Мозг Авована был так же ленив, как и сам Авован.
Не добившись вразумительного ответа, Авован снова постучал по торчащему из мусора заду и задал тому еще более обескураживающий вопрос - Але! Дома есть кто?- Потом немного помолчав добавил… - А размерчик ботиночек у вас какой?
Тело внезапно оживилось и принялось с невероятной скоростью размахивать ногами, словно отгоняя от себя неведомую ей опасность, пока не выбилось из сил и не замерло в позе настороженного ожидания, подогнув колени и выставив перед собою тяжелые, подбитые мефриловыми шипами, башмаки. Сразу было видно, что оно дорого готово продать свою жизнь.
Надо отметить, что хотя Авован и был в своем давнем прошлом преподавателем прикладной космотологии, в существование космоса не верил, современную науку считал чушью, выдуманную с целью опорочить великие достижения древних индусов, а свой диплом купил в подземном переходе возле метро Площадь Ильича у кого-то чумазого гастрарбайтера. В таком случае нет ничего удивительного в том, что он не узнал космического пирата Джаника. Здесь мы ему можем только посочувствовать, ибо глупость блаженна, но наказуема.
Почувствовав, как потные ручонки вконец обнаглевшего туземца, лишают его остатков экипировки, зад Джаника, задрожав от возмущения, яростно мотнул кованным башмаком и классический еко гери унес Авована на дальний конец мусорного рая. Последним что он видел, была подошва пиратского башмака с клеймом производителя в виде мертвой головы неизвестного гуманоида.
Очнулся Авован от резкой боли в боку, кто-то настойчиво пинал его по ребрам.
- Вставай раб, нас ждут великие дела! – прозвучал слегка вибрирующий, искусственный голос.
Мозг Авована напрягся в поисках спасительной мысли… и не найдя вокруг себя ничего кроме пугающей пустоты, сжался от страха и горько заплакал………………………

... Сколомбосс знал, что тот скоро вернется и, прежде чем плюхнется спать, высыпит на большую кучу добытых уже трофеев ─ пару десятков мобил, лопатников и женских сумок. Эта куча неумолима росла, превращаясь в гору, которая грозила скоро выпихнуть Сколомбосса из его же родной комнаты в узкий и неудобный коридорчик. Но наивного Сколомбоса утешала мысль, что вместе с ним туда будет выпихнута и его скрипучая детская кроватка. Ему уже пришло время собираться в школу, но увы! - Цырк никуда уезжать не хотел...
А за окном окончательно рассвело, и утреннее солнышко, выглянув из-за унылых туч, протянуло один из своих золотистых лучей в комнату Сколомбоса. Тот возмущенно отмахнулся от бьющего ему в глаза солнечного света и, задернув занавеску, принялся собирать раскиданные Тенью по всей комнате школьные учебники и тетради. За последнее время Скол сильно осунулся и похудел. И хотя от постоянных издевательств Товарища Майора психика Сколомбоса необратимо нарушилась, внешне он начал меняться в лучшую сторону. Тело его окрепло, приобретя вместо ранее преобладающей детской опухлости крепкую рельефную мускулатуру, плечи раздались вширь, а благодаря утренним обыскам и регулярным пинкам, пресс стал твердым, как шершавый кирпич кремлевской стены. Выпуклый животик, раньше уверенно свисавший над брюками, практически исчез, позволив Сколомбосу первый раз в жизни увидеть свои колени, и теперь он мог самостоятельно завязывать свои шнурки. Это окончательно убедило его в том, что мир катится в пропасть. Но зато больше никто в школе не кидал его на бабло, не отбирал на переменах косяк и не съедал нагло его завтрак. Все эти счастливые мгновения его беспечного детства безвозвратно сгинули в недавнем прошлом, оставив за собой лишь шлейф приятных воспоминаний. Наоборот, учителя перестали ставить ему двойки и, случайно столкнувшись с ним в темных школьных коридорах, боязливо вздрагивали и прижимаясь к стене обходили стороной, косясь на него тревожным взглядом. Так Сколомбос сделал первый шаг в свою новую, наполненную странными явлениями и непредсказуемыми событиями взрослую жизнь. Перестали пугать его и случайные встречи со стайками подвыпивших гопов. Уже они, а не он, чувствовали внезапный приступ ничем не объяснимого страха, когда его подернутый пленкой легкого безумия взгляд останавливался на их быстро бледнеющих лицах. И теперь Скол молча проходил сквозь их толпу, как огромный ледокол, который проплывает мимо стойбища беззащитных тюленей, не обращая внимания на их мечущиеся в страхе тушки.
Но зато Товарищ Майор и здесь находил себе развлечение. Внезапно вынырнув из темноты перед обомлевшими жертвами, он хватал первого попавшегося гопника за горло и пока тот, задыхаясь от удивления, что-то хрипел, умело обшаривал его карманы, изымая найденные деньги, мобилу и прочую ценную чепуху. Проделав эту процедуру со всеми неуспевшими сбежать участниками немой сцены, Майор, захватив пиво и любимую закусь нищей шпаны – соленые сухарики, бежал догонять Сколомбоса, пока тот еще не скрылся за углом длинной, серой шестнадцатиэтажки, в которой они все вместе сейчас и жили.
Постепенно жизнь Майора и Скола вошла в размеренное русло повседневной скуки, утонув в глубине мещанских развлечений и совместного просмотра патологически идиотских сериалов про дальнобойщиков, ментов МТВ и букиных. Скол ходил в школу, делал уроки, а Товарищ Майор занимался мелким рэкетом и грабежами, доставляя Сколомбосу на жизнь немного денег, а заодно и существенные психологические проблемы. Временами тому казалось, что, пока он спал, из его головы кто-то изъял мозг и унес его прочь, в неизвестном направлении. Так продолжалось день за днем, а между тем на город наступила осень. Зеленые листья пожелтели и осыпались, а наглое Солнце заползло за ворох свинцовых туч и затаилось там, практически забыв о существовании человечества.

Постепенно жизнь Майора и Скола вошла в размеренное русло повседневной скуки, утонув в глубине мещанских развлечений и совместного просмотра патологически идиотских сериалов про дальнобойщиков, ментов МТВ и букиных. Скол ходил в школу, делал уроки, а Товарищ Майор занимался мелким рэкетом и грабежами, доставляя Сколомбосу на жизнь немного денег, а заодно и существенные психологические проблемы. Временами тому казалось, что, пока он спал, из его головы кто-то изъял мозг и унес его прочь, в неизвестном направлении.
... Так продолжалось день за днем, а между тем на город наступила осень. Зеленые листья пожелтели и осыпались, а наглое Солнце заползло за ворох свинцовых туч и затаилось там, практически забыв о существовании человечества. Три дня назад всякая пернатая мелочь, предварительно устроив митинг в центральном парке в защиту своих гражданских прав, построилась в колонну по два и улетела на Запад – грабить жирные поля местных фермеров. На прощание, набрав высоту, они сделали круг над городом, заодно изгадив своим пометом все городские крыши и обложив его жителей трехэтажным матом. Подходило время сеять озимые, но произошли неприятные события, которые никто не мог предугадать, и поэтому городу грозило остаться без урожая кириешек и сухариков. Его жителям угрожал голод. Исчезло главное орудие местного сельскохозяйственного производства – сбежал Конь . Конь был крылатый, и только он один в городе, благодаря своим сильным крыльям, мог тащить за собой огромный плуг от трактора Беларусь, распахивая поле под будущий урожай. Так что логично предположить, что он скорее всего не сбежал, а улетел. Улетел он по недосмотру старика М.М. , которому жители поручили каждый день выгуливать ценную скотину на кладбище и давать щипать ей вкусную траву, растущую на могилках забаненных акков. Но угрюмый старик Михалыч, выпив согласно теории профессора Жданова три литра кефира, а после еще догнавшись дрожжевым хлебом, лег на лавку и, ожидая, пока теплые лучи осеннего солнышка доведут процесс внутреннего брожения всех съеденных им ингридиентов до крепости крымского портвейна, нагло заснул. Из алкогольного забытья Михалыча вывел большой кусок свежего конского навоза, упавший на него откуда-то сверху. Упавший навоз сначала обдал своими теплыми брызгами проходившую мимо Аглаю, а после потек за шиворот винтажного пиджака фабрики Большевичка.
М.М. рассеяно сел и, проведя по шее ладонью, зачерпнул ею липкую, вонючую жидкость и поднес к своему носу. Жидкость пахла навозом, лошадьми и Конем. Рядом с ним шлепнулась еще одна конская лепешка, обрызгивая своими вонючими каплями мятые штаны Михалыча.
– Что за херня! – возмутился Михалыч. – Лошади же не летают!
Он с любопытством задрал глаза к кронам деревьев, ожидая увидеть там затаившегося хулиганистого школьника, в силу своего недоразвитого чувства юмора, мечущего сейчас в него лошадиное дерьмо. Но на деревьях никого не было, и это было уже совсем странно, тем более, что в этот самый момент сверху раздалось громкое ржание, и новый кусок еще теплого навоза плюхнулся Михалычу прямо на лоб. Но прежде он простер глаза к небу и успел заметить, как там, в вышине, грязно матерясь и похабно курлыкая, проплыл длинный журавлиный клин, нацелив свое острие в сторону Объединенной Европы. Замыкал клин Конь, с огромной скоростью махавший своими крыльями; от испуга и удивления он пытался лететь, ржать и гадить одновременно.
– Сбежал, ей богу, сбежал подлюка! – Михалыч расстроился от того, как умело хитрая скотинка воспользовалась его беспомощностью и доверчивостью к теории профессора Жданова.
"Скора Зима, а пахать не на ком... – думал Михалыч, вытирая со своей макушки очередной конский подарок. – Летающий Конь… вот епть чудо природы! Хорошо хоть коровы не летают. Да и женщины тоже... а то вот так идешь на работу, а их вдруг целая стая летит, сиськами машет..."
Тут Михалыч размечтался, и ему представилось, как он осенним, пасмурным утром идет на родное кладбище, а высоко в небе, призывно и плавно маша белыми бедрами, медленно проплывает стая баб… Разволновавшись от этой фантастической картины, он нащупал спрятанный в пиджаке пузырек валокордина, открыл его дрожащей рукой и одним махом ополовинил. Стало хорошо, приятное тепло разлилось по посиневшим от волнения конечностям, и он решил снять валенки, надетые им еще прошлым летом в преддверье наступающей Зимы. "Да, скоро Зима", – думал Михалыч, наблюдая за тем, как ветер ворошит опавшие листья, пытаясь закинуть их внутрь снятых валенков. Зиму Михалыч не любил, зимой в город из леса приходили снежные бабы. Баб Михалыч не любил тоже, и не только снежных, а вообще любых. Он не знал, что с ними делать, а после того самого случая стал их еще и бояться. Тот самый случай произошел с ним в его очень далеком от наших дней детстве. Тогда в городе еще не было никакого комбината, а на месте где он сейчас стоит, располагался небольшой заводик по прокату и штамповке пельменей и макарон для нужд Рабоче-Крестьянской Красной Армии, Именно в те счастливые дни, он - Михалыч, в ту пору простой советский школьник Мишка, первый раз увидел БАБУ! Баба стояла посреди городского парка, держа в мускулистых руках наперевес, как винтовку, большое гипсовое весло и, напряженно прищурившись, вглядывалась куда-то вдаль, по всей видимости высматривая очередного врага, завистливо угрожающего мишкиной Родине. Кто мог угрожать и чему этот враг мог завидовать – было непонятно всем, в том числе и маленькому Мишке. Завидовать его роскошному суточному рациону, состоящему из полпачки гигантских макарон, произведенных местным заводом тяжелого пельменестроения, или единственной паре дырявых сандалий мог только сумасшедший идиот из расположенного неподалеку профилактория имени Ганушкина, да и то навряд ли. По слухам, их кормили и одевали даже лучше, чем рядовых жителей города. Но суть была вовсе не в этом. Баба юному Михалычу понравилась. В ней чувствовалась скрытая внутри гипсового бюста красота, индивидуальность и нетривиальный ум, почти такой же большой, как и у самого Михалыча. Одним словом, Михалыч впервые и окончательно влюбился. Целыми днями он сидел возле бабы, обняв её своими слабыми ручонками и гладил шершавое, покрытое темным налетом грязи и голубиного помета колено любимой. Но влюбленная идиллия продолжалась недолго. Местные тимуровцы, заметив неладное, настучали на него пионер-вожатому, тот – завучу, завуч – директору, а директор написал куда следует анонимку, и юная жизнь Михалыча, еще даже не набрав полной скорости, ринулась под откос, круша все его маленькие мечты и надежды. За проявление извращенной любви к скульптуре, олицетворяющей собой Родину, с него с позором сорвали красный пионерский галстук, лишили заслуженной октябрятской звездочки, исключили из школы и принудительно, под конвоем, отправили доучиваться в ПТУ имени старика Крупского по специальности дворник-механик кладбищенского хозяйства. С тех пор Михалыч стал бояться женщин и вступил на тернистый путь профессиональной мастурбации, прямиком ведущий к унылой и одинокой старости. Но в его груди все еще билось большое пылкое сердце юного пионера и пряталось никому не нужное чувство неразделенной любви.
"Даааа… – думал Михалыч, все еще представляя, как по синему небу плывут, размахивая сиськами, косяки голых баб. – Вот бы так жену себе завести, приманить ее чем-нибудь. На что они, интересно, ловятся? ... Может, им булку из Макдональса на асфальт покрошить… сядет клевать – а здесь я! ведро ей на голову и в сторожку… Нет, – решил он, – буржуйская булка дорого…лучше батон белого, нарезного". У Михалыча как раз дома такой уже лежал, полгода. Остался после торжественного ужина в кружке запущенных интеллигентов. Он, правда, слегка позеленел от времени, но ничего – решил Михалыч – сойдет. Благородная патина не только медь красит. А жена должна быть неприхотливой, да и в конце концов, кто ее еще нарезным батоном покормит? Хотя нет! – Михалыч снова вспотел от волнения и доел початый пузырек с таблетками. Он представил, как жадные женские руки хватают его батон, и огромный рот с громким хрустом вгрызается в одеревеневшую мякоть. Михалыч весь содрогнулся от такой картины. Батон было жалко. Да и он уже запланировал доесть его на Новый Год вместе со знакомыми интеллигентами, прикупив к нему баночку сочных, плавающих в томатном соусе килек. "Она же и кильки сожрет!" – ужаснулся Михалыч, и у него опять похолодели ноги. Из-за врожденной женской меркантильности женитьба снова откладывалась. От огорчения на ум Михалычу пришли гениальные стихи, которые он тут же нацарапал гвоздиком на ободранной лавке:
Баба коня на скаку остановит
Баба в горящую избу войдет
Баба Михалычу рыпки наловит
И по приказу за пивом пойдет
Баба в хозяйстве нужна до зареза
Баба – она очень нужная вещь
Стимул – очнуться для сперматогенеза...
Хм… здесь Михалыч запнулся…дальше рифма не шла, да и все его познания о процессе размножения на этом и заканчивались… За все прожитые годы он так и не смог принять в нем участие, и поэтому данный аспект межполовых отношений оставался для него тайной, покрытой сумраком человеческого ханжества. Скачанные им с порнолаба научно-популярные и обучающие фильмы совершенно не помогали. Они показывали лишь финальную стадию процесса, совершенно игнорируя при этом его начальный этап. Поэтому образование Михалыча оставалось неполным, и все те женщины, к которым он подходил на улицах города со своим интересным предложением, вдруг от чего-то испугано шарахались в сторону и, громко визжа, принимались бить его по голове тяжелыми сумочками или зонтами. В ответ на такое недопонимание М.М. страшно обижался и убегал темными переулками к себе в кладбищенскую сторожку, где его с нетерпением ожидали теплый кефир, порнолаб и брошюрка сумасшедшего профессора Жданова.
"А вот Конь, например… – продолжал размышлять Михалыч, вглядываясь в кружащую под облаками точку. – Он женщина или мужчина? А что, – развивал Михалыч озарившую его мысль, – тратиться не надо, сена насыпал и все…ну овес там по праздникам. Хотя можно, наверно, и без овса обойтись. Опять же экономия – на улице живет, пахать может, возить на работу…" Михалыч принялся загибать пальцы, перечисляя положительные стороны будущей жены. Навоз для дачи, на нем, говорят, огурцы вырастают – что твои кабачки. Когда пальцев на руках и ногах не хватило, Михалыч почувствовал, как какое-то незнакомое чувство наполнило его, заставляя сильнее биться ослабленное валокордином сердце. "Наверное, это любовь", – понял он, и ему стало радостно и приятно от этой мысли. Он представил себе свадебную церемонию, где он неотразимый в своем пиджаке выпуска 1952 года, слегка сутулый и весь седой, берет под уздцы невесту и ведет ее к алтарю под грохочущий вальс Мендельсона, а та волнуется и игриво ржет, соблазнительно маша густым черным хвостом с вплетенными в него пластиковыми цветами. "Все – женюсь!" – решил Михалыч, и пожилое тело, переполненное внезапно вспыхнувшим в нем желанием, само собой вскочило и понеслось туда, где росла вкусная и душистая кладбищенская трава – самый лучший и аппетитный подарок для будущей невесты.
По улицам города, пьяно пошатываясь, несся высокий седой старик, и по его морщинистому лицу рано постаревшего школьника блуждало предчувствие приближающегося чуда, а прямо над ним, высоко в небе кружил Конь, пугая диким ржанием перелетных птиц и пилотов гражданских авиалиний. Но город уже слышал на своих окраинах легкие, чуть поскрипывающие от мороза шаги. Это к нему шла Зима.

Этой ночью Сколу снова приснился странный сон. Снилось ему то далекое и почти уже позабытое прошлое, когда он еще не был Сколом, а был обычным, рядовым, ничем не примечательным маленьким мальчиком, живущим в далеком, оторванном от сегодняшней действительности времени и которого в те дни все звали кратко и просто - Сколомбик. Сколу снилась снежная ночь перед Рождеством, любимый дедушка Михал Михалыч и письмо, так никогда им и не дописанное …
...
"Дорогой, уважаемый дедушка! Пишу тебя я, еще недавно отличник и ученик 4 класса Б средней школы города Лесосибирска, а нынче круглый сирота и житель коммунального дупла-ночлежки зверосовхоза им. Немировича-Данченко, беспризорный аккаунт по кличке Сколомбосс. Милый дедушка Михалыч! Забери меня отсюда, пожалуйста. Местные модеры и юзера меня бьют, дразнят и..." - тут мальчик шмыгнул носом и на минутку отвлекся. Его взгляд, с трудом продираясь сквозь плотный желтый дым, плавающий в помещении, нашел висящий на грязной стене старый, покрытый плесенью новогодний плакат Госкомнаркоконтроля. На плакате был изображен мощный Зверофф, гордо восседавший в огромных, бронированных и покрытых зеленым лаком санях, запряженных тройкой мохнатых топсидеров. Ноздри топсидороф яростно раздувались, мускулистые груди, с наколотыми на них звездами, выпирали из кожаной упряжи, длинные ноги, в черных, шипастых сапогах, были занесены для смертельного удара. Старик, правивший апокалиптической тройкой, одной рукой сжимал рваный мешок с банами и зачем то указывал им на Сколомбосса, а другой, свободной от заботы об общем благе рукой кокетливо подкручивал роскошные седые усы, спадающие на его золотые эполеты.
"Милый дедушка Михалыч, забери меня отсюда скорее!" - продолжал писать мальчик на грязном обрывке бересты. - "Мне без тебя так плохо. Недавно у них кончились шишки, и мне всю ночь пришлось копать из-под снега грибы, а потом идти менять их у красноярских барыг на водку. А я еще маленький и мне одному в лесу ночью страшно". Здесь Сколомбосс снова всхлипнул, отложил карандаш и задумался. Снаружи третьи сутки завывала снежная буря, стены дупла дрожали от ее ударов; здесь, внутри, из-за угла длинного коридора доносились пьяные звериные крики и стук деревянной посуды…а перед задумчивым взглядом Сколомбосса тянулись бескрайние поляны, усыпанные ровными рядами отборных грибов, которые он все лето, вместе с другими безработными школьниками, косил для местного красноярского наркокартеля. Лучшие гибридные породы, скрещенные с нигерийскими, перуанскими и мексиканскими, стояли как на подбор - стройные, крепкие, все в своих разноцветных шляпках, словно могучая армия, готовая идти завоевывать мир. Их ряды терялись далеко за горизонтом в лучах восходящего солнца, а сладкий запах проникал в самые дальние уголки сколомбосова сознания. В этот момент он почти любил свою работу, ненавидеть которую привык уже очень давно. Он ещё помнил времена, когда они всей семьей часто ездили за грибами именно в этот лес. Тогда он, в то время еще просто Сколомбик, сидел верхом на плечах у отца и радостно оглядываясь по сторонам, и всё казалось ему таким маленьким, а он сам себе казался огромным и сильным. И лес радостно встречал его птичьим щебетом, разбавленным шумом зеленой листвы, а ему было так хорошо, рядом шла мать, неся пустую корзину, но это было так давно, совсем в другой жизни, еще были живы родители... еще был жив город Лесосибирск.
Сколомбосс смахнул слезу, шмыгнул носом и поспешно спрятал огрызок бересты во внутренний карман дранной телогрейки. Из коридора сначала раздались тяжелые шаги, а после показалась качающаяся фигура медведа DeWutа, сжимающего в одной лапе хомут от курьерских наркосаней, а в другой - деревянный стакан с бруньковой водкой. Медвед швырнул мальчику хомут, и тот, жалобно звякнув оставшейся парой китайских бубенцов, осторожно затих, наткнувшись на детскую ногу. Пора было ехать по точкам... Когда страшный медвед ушёл, Сколомбосс уронил на пол огрызок карандаша и, прикрыв лицо грязными ладошками, горько заплакал. Он так и стоял, застыв как памятник собственному горю, маленькая сгорбленная фигурка, окутанная тусклым светом керосиновой лампы, и горькие слезы безутешного горя капали на его дырявые лапти.
Снаружи, пронзительно завывая, бушевал холодный ветер, раскачивая верхушки столетних деревьев, и стены старого дупла дрожали под его ударами. А из-за слабо освещенного угла коридора по-прежнему доносились пьяные звериные крики и стук деревянной посуды. Где-то в ночи жалобно завыл от голода ЛюдоеГ АпиГ, распугивая своим голосом редких, еще не съеденных местными юзерами волков. На город Лесосибирск надвигалась полярная ночь...

А тем временем в городе настали страшные времена. На его улицы выполз Полуночник.
Окончательно оголодав за эти годы от батонной диеты, он сильно похудел, озлобился и уже ничем не напоминал того жизнерадостного мальчика с пионерской петлей на тонкой шее. Нет!
Теперь это был высокий, всегда серьезный, сорокалетний мужчина без малейшего чувства юмора смотрящий в лицо приветливо улыбающемуся ему миру. Он прекрасно осознавал, кто он такой и от этого ему самому становилось страшно. Страшно и очень голодно. Полуночник хотел кушать!
Но вот чем питаются пионеры-маньяки он пока еще не знал. Да и вы наверное тоже этого не знаете. А пионеры маньяки едят все. В буквальном смысле этого слова. Ну пожалуй, все, кроме старых кирпичей, говорят они сильно царапают их нежное нёбо.
Первой жертвой начинающего пионера-маньяка стал котиг. Это был вполне себе обычный и хорошо воспитанный городской котик по имени andrsilver. Котиг никогда не шалил, не ссал гостям в ботинки и даже был приучен культурно спускать за собой, после посещения туалета воду. Правда, после него, на сидении унитаза иногда оставались рыжеватые клочки кошачьей шерсти, но его хозяйка Аглая аккуратна сметала их веником в унитаз и никогда не ругала за это andrsilverа, тайно гордясь своим интеллигентным питомцем.
И вот когда в среду утром, по издавна сложившейся традиции , котиг шел за утренней коробочкой хумуса для своей хозяйки, недалеко от заветной лавки Опрела, что-то большое и ужасное вдруг вынырнуло из обшарпанного парадного подъезда, больно схватило его за шкирку и сунуло в темный, пропахший заплесневелым хлебом мешок. andrsilver сумел лишь растерянно пискнуть пару раз «Мяу!! Мяу!!!» что в переводе с кошачьего означает – Помогите! Милиция! Но наивный, исправно платящий в модераторский бюджет налоги котиг, даже не предполагал в этот страшный момент, что он брошен на произвол своей жестокой судьбы. И никто не пришел ему на помощь.
Увы, но вся милиция города была занята участием в компании по пресечению случаев расовой ненависти и насилия по отношению к игрушечным животным. Город был буквально наводнен спецназом, регулярно проводящим облавы на детей , избивающих своих плюшевых мишек, зайчыгоф, слоникоф и прочую пластмасовую ерунду. Дождливыми, осенними ночам, не спя и дрожа от страха в своих промозглых кроватках, жители города слышали как к их домам, глухо рыча, подъезжали огромные фуры. Вооруженные люди в черных масках выламывали двери квартир и выволакивая из них истошно визжащих, плачущих от страха детей, словно живые поленья бросали их в зловеще распахнутую пасть стоящих внизу автофургонов. Обезумевших от горя родителей, умоляющих вернуть им горячо любимых малышей, безжалостно били по головам тяжелыми прикладами автоматов, ломая вцепившиеся в спецназовские бронежилеты, хрупкие пальцы. А затем, к домам подъезжала колона машин скорой помощи и спасенных от детского рабства куклов , парами выводили на улицу , в сопровождении автоматчиков и доброго доктора Пилюлькина. Доктор щедро раздавал зайчыгам и мишкам полосатые, витаминизированные пилюльки, а те радостно улыбались ему в ответ, растянув пластиковые и плюшевые пасти в счастливом оскале. После медицинского осмотра, их всех усаживали в комфортабельный автобус мерседес и везли в центр реабилитации жертв детского насилия имени дохтора Айбалята, а вот куда увозили их бывших хозяев, этого никто и никогда не узнал. Говорят они так и сгинули в глубине темных подвалов местного модератория, с его вечно дымящейся, огромной трубой.
А что Полуночник? А Полуночник в это время спокойно шел по пустым улицам города, и в его голове кружились в радостном танце недобрые мысли. Полуночнику очень хотелось кушать...

---

После медицинского осмотра, их всех усаживали в комфортабельный автобус мерседес и везли в центр реабилитации жертв детского насилия имени дохтора Айбалята, а вот куда увозили их бывших хозяев, этого никто и никогда не узнал. Говорят они так и сгинули в глубине темных подвалов местного модератория, с его вечно дымящейся, огромной трубой.
А что Полуночник? А Полуночник в это время спокойно шел по пустым улицам города, и в его голове кружились в радостном танце недобрые мысли. Полуночнику очень хотелось кушать.

Мысли котига стройными шеренгами выползали из его правого уха и под голоса хриплого хора кошачьих ангелов шли на закат полосатого солнца. Это были последние и уже совсем обессиленные долгими годами тяжелых раздумий, потрепанные и больные мысли. Некоторых несли в зеленых кроватках их родные и близкие, иные еще пытались ползти сами, извиваясь сморщенными конечностями в лужицах мудрости, натекших с усов бывалых поколений.
А высоко в небе гудело, уходя, полосатое солнце, но квадратные звезды не давали ему покинуть рабочее место.
Ведь еще не пробило три часа по последнему времени...
Зыыы..соррри отвлекся, так о чем это мну
А ну да.
Очнулся Андрсильвер( andrsilver ) от омерзительного звука, доносившегося откуда-то издалека и сквозь пелену бессознательности нагло впивавшегося в маленький, только что оживший мозг котига.
Вжик, вжик, вжиКккккккккк – орал звук! Он полз по извилинам, на ощупь, пытаясь найти себе там дорогу, и Андерсильвер чувствовал, как его противные, холодные лапки скребутся по внутренней поверхности черепной коробки, а большие фасеточные глаза слепо пытаются рассмотреть только что родившуюся мысль.
Мысль испуганно шмыгнула обратно, в глубину котигова сознания и там, притаившись, начала думать. Она состояла из двух частей. Первая носила имя «Где я?», а вторая, видимо, самая умная и еще помнившая аглаевских любимых детских писателей, называлась «Что делать?». Мысль была совсем не глупая, поэтому котиг, прислушавшись к её советам, осторожно приоткрыл правый глаз и начал оглядывать сложившуюся ситуацию. Ситуация котигу не понравилась. Ситуация не предвещала ничего хорошего. Скорее даже наоборот. Котиг обнаружил себя сидящим внутри двадцатилитровой стеклянной банки, в которую его запихнул таинственный похититель. Радовало то, что тот не догадался закрыть ее сверху жестяной крышкой, как обычно поступала его хозяйка со своими знакомыми солеными огурцами, когда закатывала их на зиму в точно такие же большие и пузатые банки.
После закатки Аглая убирала вкусно пахнущие теплым рассолом банки на антикварные антресоли, доставшиеся ей в наследство от бабушки-революционерки, аккуратно расставляя их там ровными рядами, отчего они напоминали котигу стайку свежезабритых в армию толстых уклонистов из интеллигентных семей. Откуда бабушка взяла такой полезный предмет домашней мебели - доподлинно было неизвестно, но та хвасталась, что была награждена антресолями чуть ли не самим товарищем Троцким после очередного взятия Перекопа, когда она со своим отрядом красных водолазов протащила по дну Севаша целую артиллерийскую батарею и арьергард буденовской конницы. Но детали своего подвига старушка уже точно не помнила, путалась в подробностях, особенно после того самого случая, как упала с этих самых антресолей, на которых и жила по старой большевицкой привычке. А вы, наверное, до сих пор думаете, что большевики вылезли из сырого подполья? Простые, наивные люди! Большевики спустились с теплых и комфортабельных антресолей, где с удовольствием жили и работали, уютно устроившись там рядом с печкой-буржуйкой и печатным станком для выпуска прокламаций и фальшивых царских червонцев.
Кстати, очень рекомендую: если у вас есть в доме антресоли - не поленитесь и проверьте, нет ли в них большевиков. А то неровен час, спустятся и устроят вам 7 ноября. А оно уже скоро…
Бабушка всегда просыпалась ровно в пять тридцать утра и, разбудив всю семью пальбой из именного маузера, требовала себе на завтрак свежий выпуск газеты «Правда», стакан крепкого чаю и пойманного накануне вечером оппортуниста. Если вечер был неудачный и в расставленные капканы никто не попадал, приходилось вытаскивать из холодильника пачку замороженных диссидентов. Диссиденты были костлявые, долго оттаивали, хаили советскую власть и, когда их пытались опустить в кипящую воду, цеплялись за края кастрюли прокуренными пальцами и грязно ругались.
Аглая остерегалась попадаться на глаза грозной старушки, обладающей удивительной способностью за километр чуять любое проявления оппозиции правящему режиму, потому что внутренне тоже считала себя скрытой диссиденткой и была очень многим недовольна, например погодой. При коммунистах, за окном постоянно шел дождь. Наверное, это плакала Родина, глядя на свое изувеченное тело.
При всех этих приятных воспоминаниях, слеза умиления выступила в уголке приоткрытого глаза Андсильвера и он не удержавшись, мотнул своей головой, стряхивая её куда-то в сторону. От резкого движения невольно открылся второй глаз и котигу уже ничего не мешало взглянуть в угрюмое лицо жестокой реальности. Банка, служившая ему одиночной камерой, стояла под самым потолком, прямо по центру высокого шкафа и от сюда ему хорошо была видна вся убогая обстановка небольшого подвальчика, куда его притащили. Тусклая лампочка, медленно раскачивавшаяся прямо на уровне кошачьих глаз, освещала внизу кучки мусора и сваленные в углу непонятные инструменты, редкие предметы мебели, включавшие в себя пару трехногих, покалеченных стульев, найденных на ближайшей свалке и умело починенных заботливой рукой. В дальнем углу расположился старый верстак, на котором стояли: несколько пустых бутылок из под пива, слесарные тиски и древний компьютер с треснувшим монитором. Еще на верстаке, спиной к котигу, сидел высокий мужчина и правил надфилем, здоровый, слегка зазубренный топор. Вжик вжик, вжик- вжик, монотонно пел тапор и точно так же, монотонно, подпевал ему сухим надтреснутым голосом сидящий на верстаке человек.

Вжик-вжик, вжик-вжик
С топором идет мужик
От него укрыться сложно
Модерам теперь все можно
Вжик вжик, вжик вжик
Шепчет модер чей-то ник
Прячьтесь акки, плачьте авы
Вы всегда во всем не правы
От удара хрустнут кости
Вас давно ждут на погосте
Пасть разинула земля
Модер бох, а юзер тля

Человек был одет в грязную спецовку, на спине которой , кто-то вывел красной краской два страшных слова « Техническая помощь ». В котиговой голове тут же зашевелилась вторая мысль.
В свидетельстве о рождении новой мысли, в графе имя и фамилия, стояли два противных и очень нехороших слова.
Мысль звали «Полный ППЦ» . О таинственной "Технической помощи" , в городе ходило много легенд и недобрых слухов. Одни говорили, что это бывшие инженерные работники комбината, которые мутировали после случившейся на нем аварии, и не смирившись со своим новым положением, ушли жить в глубины местной канализации и катакомбы. Другие рассказывали, о том как недалеко от города села большая летающая тарелка, с группой инопланетных туристов, но когда они всей группой ушли осматривать экзотические достопримечательности, смотритель электростанции Сун, ради повышения профессионального уровня, вывинтил из звездолета особо хитрую гайку, поэтому те так и не смогли покинуть город. Им пришлось стать первыми вынужденными иноплонетными поселенцами на совершенно дикой, не приспособленной для нормальной жизни планете. А от знакомых Аглаи, кружководов-интелегентов, Андсильвер слышал, что вроде бы, «Технической помощью » называли себя древние создатели города, пришедшие в этом мир из перпендикулярного измерения и построившие его для своего научного проекта, по созданию нового межгалактического оружия искажающее пространство и время.
Что за оружие и нафиг оно кому нужно, кружководы не знали и сами, но не переставали копаться в древней макулатуре, в поисках отпечатанных следов цивилизации пришельцев. Одним словом, в существовании «Технической помощи» никто из жителей города не верил, считая все слухи о них пустыми сказками и дешевыми страшилками. Тем не менее, каждое третье воскресенье месяца, в городе происходил очередной ритуал кормления этих мифических существ. Ровно через час после захода солнца, ворота модератория распахивались и мрачная процессия, освещенная яркими отблесками полыхающих факелов, торжественно шествовала в город, таща за собой длинную цепь, с прикованной к ней вереницей провинившихся акков. Под их плачь и стон , она медленно входила на заполненную жителями главную площадь, где ее ждал главный люк городской канализации. Неимоверно тяжелый, больше сорока метров в диаметре, отлитый из черного чугуна, весь покрытый мистическими символами и рунами, он жадно распахивался, обнажив черную, бездонную пустоту ада.
А когда толпа, затаив дыхания, пристально вглядываясь в бледные лица будущих жертв, с ужасом
узнавала среди них, своих родственников и знакомых, раздавались первые аккорды траурного марша, исполняемого местной лоссес группой, и огромный модер, облаченный в священный пакет прислужника черного бога Ридонли, ставил несчастный акк на колени, брал в руки тяжелый ритуальный лом, и одним сильным, поставленным ударом , проламывал ему голову, отбрасывая на оцепеневшею толпу брызги горячей крови, вперемешку с осколками кости и кусочками мозга.
Тело еще билось в агонии, когда он поднимал окровавленный лом высоко над собой и развернувшись к зрителям выкрикивал первые строки гимна черных модераторов :

Списки подписаны твердой рукой
Ночью приходят они за тобой
Лиц не увидишь, скрывают их маски
Жуткие монстры из кинговской сказки!

Потом появлялись исполнительные помощники с ведерками и совочками, и, аккуратно присыпав красные лужицы свежими опилками, спихивали бездыханное тело в зияющую дыру нетерпеливо ждущего люка.
А что вы хотели? Да и кто вам сказал, что все боги на небе? Некоторым богам гораздо уютнее жить в Аду.

Они приходят к вам, когда
У вас в глазах не видно боли.
Стоит в них тусклая вода....
Разбавленной предсмертной соли
Они приходят к вам из тьмы
На них больничные халаты
Они как вестники судьбы
Её последние солдаты
Они приходят, когда Смерть
Вам еле слышно смотрит в Душу
Когда вам время умереть
Скользнув неспешно в злую стужу
Они приходят и стоят
Под звук прощального набата
С какой же жалостью глядят
На вас два модера из Ада

Люди - как блохи на теле Земли,
Плавают в лужах их корабли,
Грязные фабрики мрачно урчат...
Мыши взирают на мир, но молчат.
Падает с неба коричневый снег,
Время замедлило призрачный бег,
Черные птицы хрипло кричат...
Мыши по-прежнему только молчат.
Серый рассвет. Пепельный день.
Чахнет на ветке больная сирень.
Желтые кости из лужи торчат...
Мыши!!! Что Мыши? А Мыши молчат!

---

Да Боже Я! Сколько лет наивное человечество думало, что за словом «мышь» скрывается маленькое, беззащитное создание, с трепетом взирающее из своей темной норки на достижения так называемой «человеческой цивилизации»! Сколько раз люди, успокаивая себя иллюзией собственного всемогущества, безжалостно охотились на этих серых бедняг, преследуя их везде, всегда и где только можно! «Да, – напыщенно бубнили они, – Мы ─ человеки!, Мы повелители природы! Мы звучим гордо!»
Наивные, презренные создания, так и не познавшие сущности окружающего вас мира!
Расплодившиеся словно блохи по телу Земли, вы думаете, что знаете её вечные тайны.
Механизмы, управляющие движением вселенной, скрыты от вас навечно, ибо вы есть не соль Земли, а её грязь!
Как вы радуетесь, запуская в звездное небо свои игрушечные кораблики из жестяных деталей, найденных на ближайшей помойке. Как вы восхищаетесь своему очередному «научному открытию», еще миллионы лет назад известному всей Галактике, вплоть до диких миров Окрайных Созвездий. О глупые человеки, нищие духом и скорбные разумом!
Сколько гордости и отваги пробуждается в вас при виде беззащитного, маленького зверька, которого вы зовете «мышью»! Сколько ярости бушует и кипит в вас, когда вы гоните его по коридору, сжимая в одной руке тяжелый молоток, а в другой бейсбольную биту. И какой ослепительный огонь неистового счастья плещется в ваших глазах, когда, после часа суетливой погони, вы настигаете свою жертву, загнав её в узкую щель между стеной и холодильником! И вот он, апофеоз воинствующего идиотизма – враг повержен и его окровавленное тельце болтается на тонком хвостике, крепко сжимаемом вашей мужественной рукой опытного ветерана половых сражений.
Да посмотрите вы на себя в этот момент со стороны! Вы смешны. Вы жалки, вы попросту омерзительны!
Представьте себе, например, что вы сами оказались в далеком прошлом планеты, допустим, в её юрском периоде. И теперь уже за вами с хохотом и улюлюканьем, с криками «Серега, Хватай эту гниду!», не разбирая дороги, ломая всё на своем пути, поддерживая когтистыми лапами спадающие спортивные штаны, несутся два огромных тиранозавра. Что? Не можете себе этого представить? А вы попробуйте!
И вот, запыхавшийся, залитый липким потом смертельного ужаса, оборванный, грязный и нескончаемо униженный этим марафоном смерти, вы внезапно натыкаетесь на скалу, закрывшую вам единственный путь к спасению. Все, тупик. Технический финиш. Сзади топот и улюлюканье, впереди – шедевр природной архитектуры и неминуемая смерть.
Наверное, вы думаете в этот момент, что сначала вас будут топтать огромными лапами, а потом долго и нудно пинать бездыханное тело, до тех пор, пока оно не превратиться в жалкое подобие мокрого от крови комка жеваной бумаги. А после примутся таскать ваш дурацкий труп, держа его за ноги, по всему лесу, показывая его первым попавшимся прохожим, с целью похвастаться богатой добычей? Ага. Как же, размечтались! Что вы там курите? Бросьте это немедленно!
Да никто вас не тронет и пальцем. Их же засмеют! На всю жизнь засмеют. Прекратят здороваться, звать в гости, пить вместе вечером на лужайке пиво. Вот такие порядки. И так везде. По всей Галактике.
Нет. Никто вас не обидит, никто не будет вам бить в лицо битой или ломать руки и ноги. Напротив: догнав, преследователи дружески пригласят вас к зажженному неподалеку костру и угостят вкусным шашлыком из гигантского крокодила, налив при этом огромную кружку вкусного пива, а потом вы все вместе будете смеяться над рассказом о тех ужасах, которые вы пережили при виде нынешних собутыльников. И они обязательно любезно предложат проводить вас домой, и вы, сидя на шершавом плече гигантского ящера, с наслаждение будете вдыхать чистый, еще не отравленный человечеством воздух древней Земли. И так везде. Повсюду. На любой планете.
Везде, кроме Земли. Тут царят иные, «человеческие» законы, недоступные для понимания нормальному галактическому разуму. Вменяемому инопланетянину здесь делать нечего. Если, не дай бог, он имел несчастье попасть на Землю, ему крышка. ППЦ. На место посадки космического корабля моментально сбегутся многотысячные толпы сумасшедших туземцев, вооруженных чем попало, вплоть до столовых приборов. И начнется потеха, беднягу погонят по пересеченной местности под восторженный рев толпы, сопровождаемый хлопками выстрелов охотничьих ружей, завыванием полицейских серен и стрекотом телевизионных вертолетов. Начинается незабываемое шоу под названием «Земля встречает гостей», передаваемое всеми новостными каналами. Да, именно так на Земле привыкли встречать любую разумную жизнь. Так что не дай вам бог, ребята, когда-нибудь оказаться рядом с этой ненормальной планетой. Бегите! Бегите! Летите прочь сразу, как только заметите вдалеке что-то круглое и голубое, незамедлительно разворачивайтесь и жмите на газ. Замешкаетесь и всё: назад пути не будет, затянет, засосёт, будь она проклята, эта липучая планета по кличке Земля. Она, как кусок въедливой грязи, проглатывает всё, что пролетает мимо в пределах ее досягаемости. Невидимыми щупальцами, впиваясь в свою добычу, она незамедлительно тащит ее к своему прожорливому рту. Неисчислимы ее жертвы, неизмерима ее жадность.
И когда вы уже будете на орбите и ваши лица перекосит страх и отчаяние, она стремительным рывком втащит ваш корабль в свою атмосферу, и только пронзительный крик предсмертной боли эхом раскатится по прямому эфиру, заставив дрожать и глубже вжиматься в летные кресла капитанов межгалактических лайнеров. Вот что такое Земля. Вот что такое смерть и отчаяние. Запомните это. Будь моя воля, я бы давно приколотил к их голимому Солнцу дорожный знак с надписью «Не влетай – убьет!», но нет, не дают, епть. Говорят - нельзя. На планете живут Мыши.
Да, вы не поверите, но это правда. Именно там, в самом центре этого сумасшедшего куска голубой глины живут те, кто управляет Ходом Времени и движением Вселенной, кто гасит и зажигает звезды, кто прокладывает Млечные Пути и конструирует новые Галактики. Именно они создали всех нас, всё живое в этом мире, всё что ползает и летает, ходит, плавает, прыгает и бегает. Да, да. Это они, Мыши - носители Вселенского Порядка - изобрели Жизнь и вдохнули в нее Разум. К сожалению, не обошлось и без ошибок. Самая большая из них - это, конечно, вы, люди. И когда Я гляжу, как какой-нибудь жлоб в рваных кальсонах бегает за несчастным, ушастым созданием, сердце мое переполняет ярость и негодование. Мне хочется, как когда-то давно, поразить его молнией или, например, наслать потоп на эту их вонючую помойку с дурацким названием Лос-Анжелес. Но нет, теперь нельзя. . Тогда Я делаю легкое движение пальцами, и там внизу маленький ничтожный человечек, преследующий мышь, с грохотом падает, наткнувшись на случайно подвернувшийся ему под ноги ящик пива. Что бы было, думаю Я в этот радостный момент моей жизни, если бы вы, люди, встретились с настоящими Мышами, а не с их, крохотными, ушастыми тараканами. Куда бы вы тогда бежали? А? Но, увы, Мыши заняты, Мышам нельзя отвлекаться, Мыши управляют Вселенной.

Где-то в глубине космических просторов
Вдалеке от мелких земных бед
Мыши в планетарных своих норах
Обитают миллиарды лет.
Что им жалкий человек-козявка
С примитивным, крохотным умом?
МышЪ – хранитель Звездного Порядка
Зажигает ночью, гасит звезды днем...

Мелкий ноябрьский дождик лениво оплевывал сонную Землю, а тем временем, в темном и мрачном бункере, расположенном как раз под городской свалкой, на которую упал космонафт Джаник, сумасшедший профессор Фазер планировал захват мира. Бункер вырыло бывшее руководство комбината на случай пятой мировой войны, и Фазер обнаружил его совершенно случайно, когда после долгих скитаний по незнакомой планете, неосторожно наступив на проржавевшую решетку вентиляционной шахты, провалился в глубину запутанных коридоров и давно брошенных помещений.
По-хорошему, но пускай это останется между нами, мир Фазеру был совершенно не нужен. Ему была нужна Галактика, но в силу временных, испытываемых им в данный момент материально экономических трудностей, , приходилось довольствоваться малым. А именно, небольшой, захудалой планеткой, которую вы даже глядя в промышленный микроскоп, никогда не найдете на глобусе Вселенной. Планету населяли не очень разумные аборигены, мутировавшие по заверению туземных корифеев науки из хвостато-волосатых существ, обитающих на некоторых видах тропических деревьев.
К большому разочарованию Фазера, на местных деревьях жил только Импалер, хвоста у него не было, хотя сквозь дыры рваного плаща кое-где проглядывали клочья густой, почерневшей от грязи шерсти. Решив, что - ну его нах, здешние ученые все дураки и со странным существом лучше не связываться, а зверюшек для опытов можно поискать и потом, Фазер принялся обживать подвернувшиеся ему бомбоубежище , со временем планируя обустроить его в мощный научный центр, сидя в котором он будет управлять порабощенной Галактикой. Для осуществления безумной мечты, оставалось сделать совсем немного.
Во-первых, нужно было собрать генератор кадавров для штамповки армии клонов, а во-вторых, обеспечить себя необходимым лабораторным материалом, построить мощную производственную и исследовательскую базу, найти пару триллионов местных чатлов, починить модуль из которого Сун вывернул хитрую гайку, ну и дальше по списку на 8 листах мелкого текста. И хотя Фазеру приходилось все начинать с нуля, он не расстраивался, тем более, что иных вариантов для достижения заветной цели в ближайшее время не предвиделось.
Трудности не пугали Фазера, еще с раннего детства он знал, что выгодно отличается от остальных сверстников сильным характером и необычайно расчетливым умом. Не то чтобы он хорошо умел считать, нет дело было в другом. Считать он мог в основном только деньги, которых у него никогда не было, но зато хорошо знал всему цену. В том числе и себе. И когда кокон с только что вылупившимся Фазером, выплюнула из лотка родильно раздаточная машина, он, отвернув розовое рыльце от материнского кормящего клапана, заявил ошарашенным родителям, что ничего дешевле восьми галачатлов в рот никогда не возьмет. Пришлось на мать повесить ценник от недавно купленного пылесоса и лишь после этого, успокоившись, малыш заснул с удовлетворенной улыбкой на сытом лице.
Дальше было хуже. Фазер быстро рос, так же быстро, пытаясь не отстать от юного гения, росли и развивались его патологические таланты. Одним словом, Фазер был особенным, но все эти особенности с трудом умещались в его голове, периодически устраивая там передел сфер влияния, а иногда даже и гражданскую войну. Тогда по воспаленной подкорке метались возбужденные толпы, в ушах слышался приглушенной рев митингующий толпы, надсадно лязгали гусеници давильных танков, а на сетчатке фасетчатных глаз, мелькало горящее здание свергаемого правительства. К счастью это длилось не долго и курс точечной лоботомии за пару дней приводил в порядок разбушевавшиеся мысли. В голове все успокаивалось, проигравши с почестями хоронили трупики героев и уйдя в глубокое подсознание, оттуда продолжали вести революционную борьбу, а победившая сторона в зависимости от своей идеологической программы, возводила на главной извилине обелиск Победившей Паранойи, скульптуру Великому Мну или монумент Шизоидной Троице. В последнем случае в мозгу Фазера начинали пылать костры, на которых религиозные фанатики жгли последние здравые мысли.
Фазер подозревал, что эпохальный момент, когда его мозг объявил себя суверенным и независимым от остального тела, он попросту проспал, но что он не мог никогда предположить, так это то, что однажды тот преподнесет ему такую свинью. К сожалению, мозг догадался преподнести ее не самому Фазеру, а Императору Правящей Династии, но об этом грустном событии Я расскажу чуть позже…

Понедельник не задался. Сун рано проснулся и протяжно охая, с трудом поднялся с грязного пола, на котором вчера по обыкновению уснул, не в силах добраться до своей любимой железной кровати. Он подошел к распахнутому окну и с облегчением вдохнул влажный осенний воздух. Голова страшно раскалывалась, во рту стоял гнилой прифкус прошлогодних грибов, а возле гидростанции им. Бонч-бруевича стоял странный аппарат, с интересом разглядывавший окружающий ланшафт своими лупастыми иллюминаторами.
Ой, удивлено воскликнул Сун при виде достижения неземного звездостроения и решив что это очередная галлюцинация, после выпитого вчера с Сскаином ведра пива, настоянного на прошлогодних мухоморах, ущипнул себя за жилистую ляжку. Но как и в случае с полосатыми чертями, ему это не помогло, зато один из иллюминаторов , поблескивающих в лучах восходящего солнца, хитро подмигнул Суну, а торчащие из НЛО антенны повернулись в его сторону..
Туземец, у тя стронций есть? - раздался громкий, лязгающий голос с скрипучим акцентом.
Нет, пролепетал Сун, удивившись еще больше, когда понял, что первый раз в своей жизни он сказал правду.
Стронция или каких либо еще наркотиков у Суна не было. Они закончились еще вчера, вместе с пивом, грибами и килограммом майртовских выползней, которых они со Скаином, прежде чем выкурить, разбодяжили душистой анашой, из старой заначки Суна. Теперь на гидроэлектростанции не осталось ничего, что можно было бы глотать, курить, пить, нюхать или колоть. Он вспомнил, как на прошлой неделе, отмечая день рождение Скаина, они слили всю тормозную жидкость с главной турбины и с тех пор она противно скрипела, мешая Суну спать , а раз в неделю еще и думать. На следующий день они опохмелялись, нюхая канистру бензина, которую Скаин планировал использовать для приготовления коктейлей молотова. Теперь Скаин бегал на революцию как школьник с коробком спичек, а у Суна болела голова и под окном стояла незнакомая галлюцинация.
Именно после того день рождения, к Суну повадились заходить полосатые черти. В начале их было не много, так, небольшая семья, поселившаяся на старом шкафу, стоявшего возле холодильника. Они разбудили его часов в пять утра, устроив семейную сцену с руганью, из-за потерянного при переезде барахла. Очнувшись от громких воплей чертенят, Сун ошалело глядел на них сидя в кровати, на всякий случай прячась за подушкой от незваных гостей и долго щипал себя за ляжку, в тщетной надежде, что вот он сейчас проснется и никого не будет, и только утреннее пение птиц за окном встретит его своим щебетом. Но полосатые черти никуда не делись, хуже того,вскоре из провинции к ним приехали их родственники и знакомые и теперь они были буквально везде. Даже в туалетном бачке плавал какой-то чорд, каждый раз противно матерясь на Суна, когда тот спускал за собой воду. Теперь и Скаин стал реже заходить в гости, черти своим потрепанным видом напоминали ему товарищей по революционный борьбе, которым он всем поголовно должен был много денег. ….
Нет у меня ничего! - крикнул Сун, высунувшись при этом подальше из окна, чтобы чужеродный механизм лучше разглядел его честное лицо.
Нет, и никогда не было! Не употребляю!
Ну и дурак – презрительно ответило НЛО метко плюнуло в сторону Суна темной, маслянистой жидкостью.
Сун обиженно захлопнул окно, вытер кухонной тряпкой оплеванный рукав рубашки и пошел звонить Скаину.С наглым пришельцем надо было что-то делать. Но что? Все прошлые галлюцинации Суна вели себя более менее пристойно. Даже черти. Хотя они шумели , но все же плеваться не собирались, а после того как за неимением святой воды он окропил их уже ничем не пахнущим бензином, те совсем присмирели и даже стали с ним здороваться , отдавая как положено честь выше стоящему начальству, касаясь при этом своими грязными коготками маленьких рожек. Набрав номер Сун долго слушал нудные гудки раздававшиеся на другом конце города. Скаина дома не было, видимо ушел делать революцию и домой вернется только к ужину, решил Сун и полез в кладовку за канистрой с бензином. Ну а что ему еще оставалось делать. Испытанное народное средство, помогло от чертей, поможет и от инопланетян! Придя к таком логичному заключению он покрепче прижав к себе канистру, спустился на первый этаж. Уже возле лифта Сун заметил что НЛО, вместо того чтобы как это принято во всех фантастических фильмах, спокойно стоять себе на одном месте, с хозяйским видом расхаживает по территории станции и щупая стены здания, каждый раз при этом одобрительно хмыкает. Эта картина напомнила Суну бедного родственника, оценивающего внезапно свалившееся на него наследство,полученное от внезапно помершего, богатого родственника. Глядя на все это, Сун недобро нахмурился. Помирать он сегодня не собирался. Дождавшись момента, когда НЛО увлекшись, засунуло усики в трансформаторную будку и поскрипывая от удовольствия, принялось там что-то ковырять, , он подбежал поближе и щедро плеснул сразу пол канистры на покрытый метеоритными ракушками бок пришельца. Бензин тонкой пленкой растекся по тусклому металлу, зашипел, как серная кислота и окутался дурно пахнущим едким дымом.
Да что же ты это делаешь падонок! Заверещал металлический голос…
да кто же тебя гаденыша научил в живой механизм всякой дрянью брызгать!
Счас хозяин вернется, он те твою гуманойдную задницу то надерет!
Не слушая хамские причитания, Сун снова широко размахнулся и выплеснул оставшийся бензин прямо на нагло поблескивающие иллюминаторы чудовища.
Помогите! Ксенофоб зрения лишает!-
Завопило НЛО и слепо покачиваясь, побежало прочь от Суна размахивая в разные стороны клубком антенн. Пробежав пару десятков метров, оно глухо охнуло, с лязгом повалилось на землю и заскребло по ней железными ножками. Когда они через несколько минут затихли, Сун осторожно приблизился и увидел на обнажившемся рыжем брюхе, посреди хитрых трубочек и шестеренок, огромную, отливающуюся золотом гайку. Наверное ценная штуковина, мелькнула в его голове мысль и он пошел домой, искать разводной ключ, последнюю полезную вещь ,которую Скаин так и не смог утащить у него для своей революции. А где-то там, на свалке, беспечно бродил Фазер, изучая флору и фауну незнакомой планеты. Он еще не знал, что останется здесь навсегда.

С тех пор как Сун стал несчастливым обладателем золотой гайки, он плохо спал, плохо ел и даже бросил мыться и следить за техническим состоянием гидроэлектростанции. Его постоянно беспокоило предчувствие чего-то нехорошего. Особенно сильно предчувствие беспокоило его по ночам, когда спрятав свое сверкающее сокровище под подушку, он нервно ворочался, обдумывая свалившееся на него счастье, иногда забываясь кратковременным и тяжелым сном. И тогда приходили они. Тени. Из сумрака забытья, тянули они свои бесформенные конечности к Суну, что-то протяжно распевая в разнобой на непонятном языке и под это похожее на заклинание пение окружив со всех сторон плотной толпой, обтекали его своими призрачными, жавшимися к нему телами. И он как маленький островок посреди безбрежного шевелящегося океана, тонул в невнятном гуле их голосов, просыпаясь в липком поту от охватившего его ужаса. Ему было страшно… Страшно было не только ночью. Даже днем, бродя по станции, в каждом темном углу ему чудились затаившиеся там тени, он видел их оскаленные пасти, предвкушающие тот момент, когда потеряв осторожность он приблизиться к ним на расстояние укуса. Это было невыносимо. Сун понимал что с ним происходит что-то странное и даже грибы настоянные на ацетоне пятилетней выдержки не втыкали как раньше. Вместо ярких и приветливых эротических галлюцинаций, его посещали унылые черти с лекциями о пользе уринотерапии. Срочно требовался совет компетентного специалиста, но единственный в городе профессиональный психиатр – Люба, занимающая по совместительству должности певицы -свиновода, повара- гинеколога и столяра-ветеринара, решила получить диплом физика-ядерщика и уехала на неделю в Гугл, учить умные мысли из таблицы Менделеева. Сскаин, обеспокоенный, тяжелым, душевным состоянием друга, неоднократно предлагал тому съездить в лес поразвлечься с молоденькими снежными бабами, но Сун лишь отмахивался от его навязчивых предложений и сидя на кровати, продолжал меланхолично полировать свое сокровище, бессмысленно уставившись в темный угол комнаты. А за окном уже давно лежали глубокие белые сугробы, на базаре, толстые наглые снеговики продавали нубам прошлогодний сладкий снег и пьяные в хлам авовановские бомжи впятером волокли по тротуару огромную, купленную к празднику контрафактную сорокоградусную сосульку. Лес светился гирляндами красных фонарей, развешанными на соснах снежными бабами, и даже Сскаин украсил свою лысину, наклеив на неё разноцветное конфетти. Все ждали Нового Года. Именно в эту страшную, последнюю зимнюю ночь уходящего года, выползает из своего гнезда, скрытого под огромной ледяной горой в центре замершей Лапландии, Санта Клаус. Освещаемый ярким северным сеянием, под вой сопровождающей его толпы маленьких, бородатых помошников модероф, сжимающих в когтистых лапах топоры и мешки для подарков, является он в наш мир величественно сидя в бронированных санях, запряженных восьмеркой рогатых топсидеров, чтобы предъявить счет за бесцельно прожитый год всем детям Земли.
Плачьте дети - к вам идет Санта Клаус. И дай вам бог, пережить этот Новый Год.

Людей Фазер не любил с самого детства. Люди на его родной планете никогда не водились, а единственный их представитель, притащенный в качестве образца гуманойдной фауны исследовательской экспедицией из какого-то космического захолустья , обитал в местной кунсткамере, пугая своим глубокомысленным бредом неосторожных посетителей, сдуру забредших в дальний угол раздела посвященного неадекватным животным. Первоначально, никто не предполагал, какую опасность может представлять это существо. Поэтому его поместили в отделение плотоядных хищников и паразитов. На следующее утро смотрители в ужасе обнаружили, что все животные покончили жизнь самоубийством, а самый кровожадный хищник галактики, саблезубый звездун с планеты Гныл, за ночь полностью поседел и впал в глубокую кому. Из десяти тысяч обитателей раздела, лишь один гуманоид оказался цел и невредим. Он сладко спал на полу клетки, свернув свое мягкое тело калачиком и посапывая во сне, бормотал загадочный текст, с трудом расшифрованный лингвоанализатором. На нормальном языке текст звучал примерно так: Нудный грека вошел в реку, в реке жил веселый рак, рак достал со дна базуку, грека с той поры дурак… Что означал загадочный текст, имперской науке так и не удалось понять, но с тех пор им пугали непослушных детей и вешали с ним табличку перед казнью государственным преступникам. А экспонату присвоили кодовое имя Грека и со всеми предосторожностями, вывезли из кунсткамеры в главный институт ненормальных явлений, где намеревались подвергнуть всевозможным исследованиям . Открытие сделанные там, повергли в шок все научное сообщество. Это внешне совсем беззащитное и хилое существо, обладало уникальной способностью, сформированной долгими годами эволюционного развития, позволяющие ему не только выживать в любой, самой агрессивной среде обитания, но и занимать там вершину пищевой цепочки. Да, у него не было ни острых когтей, ни огромных клыков или рогов, ничего такого, чем можно было разорвать свою добычу, но страшно было другое. Оно могло убивать на расстоянии звука! Группа ученых погибла в первый же день исследований. Видеозапись показала, как войдя в ангар и тяжело ступая в бронированных защитных костюмах они подошла к клетке и руководитель группы тыкнул в бок животного острой палкой, чтобы зафиксировать его реакцию на физическое воздействие. Животное тут же встрепенулось и принялось издавать монотонные звуки. Вся группа застыла как вкопанная, зазвучала тревожная сирена а датчики жизнедеятельности сообщили , что у исследователей начисто выгорел мозг и наступила его смерть от тяжелого поражения неизвестной науке, но крайне опасной формы занудства. Да, этот человеческий экземпляр, был смертельно зануден и так же опасен для любого разумного существа в Галактике. Он мог говорить сутками. Ни о чем. Самые мощные криптографические машины мгновенно сгорали, стоило лишь ввести для дешифровки в них пару фраз произнесенным загадочным существом . Лингвоуфологи сходили с ума от попыток найти смысл в длинных и пространных речах, которое сутками напролет бормотало существо расхаживая по своей клетке и возбужденно размахивая конечностями. Но самое страшно было то, что оно еще и что-то писало! Даже армейские коммуникативные зануметры выходил из строя. А ведь они успешно использовались на тяжелых крейсерах небесной армады для отражения звуковых торпед во время рейдерских вторжений. После этого гуманойда забрали к себе военные. В зоопарк его вернули лишь через год, короткостриженного и почти дрессированного. За год Грек похудел, научился рано вставать, заправлять свою подстилку и маршировать внутри клетке, но от занудства не избавился. Поэтому всем посетителям, желающим изредка взглянуть на это странное животное, служащие зоопарка выдавали свинцовые ушные пробки и проводили тщательный инструктаж по технике безопасности, на прощание предупреждая что животное ни в коем разе не кормить – все равно не накормите. Так же им вручали двойные хоботофильтры – тяжелый запах застоялого занудства сбивал с лап еще на дальних подступах к разделу. Но не смотря на эти предосторожности в зоопарке регулярно случались несчастные случаи. Один из них приключился и с маленьким Фазером, которому по рассеянности дали взрослую ушную пробку. Уже приближаясь к разделу неадекватных животных, Фазер заметил досадную оплошность, но беспечно махнув щупальцем, решил что ничего страшного в этом нет. Подумаешь Грека! Да он этих греков на прошлой неделе в школе по биологии проходил. Но на этот раз, все оказалось не так как он думал. В реальности, грека оказался противным, лысым уродцем, покрытым белой, омерзительной субстанцией, на вид напоминающей ту невкусную кашу из синтоволокна, которой каждое утро кормили Фазера перед школой. Из его тулова торчало пять безобразных отростков, два из которых были ходильными, а другие два хватательными. Ими существо постоянно чесало себя за пятый, самый толстый и мерзкий отросток с находившейся по середине него кормильной дырой и маленькими глазками, мутно смотрящими на посетителей сквозь стекло клетки.В этот самый момент у Фазера и выпала злосчастная пробка. Очнулся он уже в реанимационном отделении экстренной психопатологии. Рядом стояли родители и горько плача, держали его за щупальце. Фазер видел, как крупные, зеленные слезы, скатываясь по их волосатым хоботам, с громким стуком падали на пол и на его одеревеневшее после контузии рыльце. Именно в эту самую минуту Фазер и научился ненавидеть человечество. А потом он услышал, что Грека сбежал. Его поиски не дали результатов и по всей планете еще долгие годы находили мертвые тела жителей, официально умерших по неизвестной причине. Но все знали как эту причину зовут. Звали её Грека.

Сани неслись по обледеневшей зимней дороге, и восьмерка матерых топсидеров, под мелодичный свист кнута, неудержимо рвалась вперед, одним махом перепрыгивая через искрившиеся в тусклом свете огромные сугробы. У ног Санты Куклоса, жалобно поскуливая, ворочались мешки с новогодними подарками , морозный ветер бил прямо в лицо, непочтительно коля его обнаглевшими снежинками, которые сразу же таяли в спутанных дредах густой бороды. Звали Санта Куклоса – Зверофф, и он был предпоследним сантой на этой планете. Последним был Зверашка. Но сейчас Зверашка находился в таком далеком месте, что даже Зверофф не мог дотянуться до него своими длинными красными рукавицами. «А очень жаль», – подумал Зверофф, у которого к Зверашке накопилось очень много разных интересных вопросов. Он задумчиво посмотрел на яркие огоньки, щедро рассыпанные по черному пологу ночного неба, и его неудержимо потянуло домой, в мир красного, застывшего Солнца, оставшегося где-то далеко в прошлом, откуда они когда-то и пришли на эту теплую и неприветливую планету. Снег тихонько скрипел под полозьями бронированных саней, качающихся под ровный ход упряжки топсидеров, и Зверофф уже практически заснул от этого размеренного, убаюкивающего ритма, когда откуда-то издалека, раздался жуткий вой тысячи голодных глоток, мгновенно согнавший с него сладкую дремоту и остатки сентиментальных воспоминаний.
– ХАЛЯВА!!! – пронесся жуткий визг, и даже звезды, услышав этот страшный клич, испуганно моргнули и замерли. – ХАЛЯВА!!! – Снова накатило издалека, и Зверофф изо всех сил стегнул по бокам поджавших в ужасе свои раскидистые рога топсидеров. «Н-но, поганцы! –рявкнул он, вновь замахиваясь на них тяжелым кнутом из колючей проволоки. – Быстрее, дармоеды!» Те в ответ, громко заржав от боли, взвились и, дружно звякнув позолоченными медальками, помчались не разбирая дороги сквозь заснеженную мглу…
– ХАЛЯВА!!!... – звук неумолимо приближался, и сквозь его пронзительную, леденящую волну уже слышалось жадное дыхание десятков тысяч бегущих тварей. Это неслась орда голодных школьнигов , изгнанная недавно со своих пастбищ админом Тапок.ру. Начиналась эпоха Великого переселения акков, и Зверофф пропустил её начало. Он плюнул и досадливо пнул тяжелым валенком из тролличьей шерсти один из мешков с подарками. Внутри него что-то омерзительно хрустнуло и, высоко подпрыгнув, мешок взвыл тоненьким детским голосом: «За што, дяденька админ!»
«Молчи, личер, – уморю!» – прорычал в ответ Зверофф, и, немного поплакав, мешок испуганно затих…
Зверофф оглянулся. Оскалив слюнявые морды острыми клыками, прижав к спинам длинные уши и отталкиваясь мощными задними лапами, длинными прыжками, словно разжиревшие гигантские блохи, катилась огромной волной орда школьнигов, и под этой черной, прыгающей и шевелящейся массой уже на было видно ни единого белого пятна далеко позади саней Звероффа.
Бежавшая по обеим сторонам саней свора маленьких помощников модеров, замешкалась и вопросительно подняла на хозяина свои блестящие от раболепного обожания, маленькие красные глазки. Тот в ответ на непроизнесенный вслух вопрос лишь слегка кивнул , но и этого было вполне достаточно для преданных слуг, умевших лишь по отдаленному звуку шагов угадывать настроение своего повелителя. Стайка, однозначно поняв молчаливый приказ, рассыпалась и, отстав , начала строиться в боевую модерскую свинью, ощетинившуюся словно еж топорами для расчленения неугодных акков. Задний люк саней глухо хлопнул, из него вывалился Скарабей. Держа под мышкой старинный, доставшийся от дедушки двуручный бан, он поскакал по обледеневшему снегу, громыхая чугунными галошами к уже выстроившейся модерской свинье, где его уже ждали товарищи, сверкая в темноте надраенными до зеркального блеска шершавыми языками услужливых юзеров лычками. Скарабей был потомственным модером, наверное уже в сотом поколении. В его семье все были модерами, и даже обезьяна, от которой он произошел, тоже наверное была модер. Во всяком случае на рукоятке тяжелого бана, который он сейчас сжимал в своих руках, была изображена шимпанзе в короне, сидящая на банане с надписью «злостный читер». Обезьяна недобро щурилась и с осуждением смотрела на своего дальнего потомка. Скарабей смущенно потупился и тайком от обезьяны спрятал дрожащий на морозе хвостик в карман штанов. Ему вдруг стало совестливо за его лысый и потрепанный вид и он, прикрыв обезьянку меховой варежкой, привычно занял свое место в передних рядах свиного рыла. Послышался звук сержантского свистка, взметнулось кроваво-красное шелковое знамя с двумя черными буквами Зю и ощетинившаяся банами и пилами свинья медленно поползла на встречу неминуемой гибели.
Чей-то робкий голос затянул древнюю песню помошников модеров, её подхватили остальные, и вскоре грозные слова громыхая раскатывались по равнине:

В снежной пустыне где холод и вьюга
Трудно найти себе теплого друга
Модеру лычку потри ты щекой
И он разделит все беды с тобой
Он не обманет и он не придаст
Если попросишь – то бан тебе даст
В тему к соседу тайком не сбежит
Только с тобой будет нежно дружить
В снежной пустыне, где холод и вьюга
Две половинки встретят друг друга
И растопив одиночества лед
Может быть, друг тебя первым найдет

Идущий впереди всех Скарабей, придавленный прадедушкиным баном, тяжело шагал сквозь глубокий снег, и по его толстым щекам ползли крупные, соленые слезы. Они тут же замерзали на промозглом ветру и, прилипнув к густой щетине, грустно блестели ледяными жемчужинами. Умирать модеру не хотелось…
Он всего лишь один раз успел рубануть по чей-то оскаленной морде, прежде чем страшный удар когтистой лапы, сорвав с него звезды и распоров грудь, подкинул его высоко над черным морем дерущихся тел. Последнее, что он увидел, были яркие звезды, печально смотревшие на него из глубины вечности. Модер закрыл глаза, и звезды погасли…

Феи бывают разные. Бывают лесные феи, живущие в глубине дремучих дубрав, на удобных дубах, весело шуршащих своими зелеными ароматными листьями, чьи вкусные, налитые желтизной приветливого солнца желуди сами прыгают в маленькую ладошку своих квартирантов. Бывают и не очень хорошие – зубные феи, бродящие темными ночами по заброшенным сельским дорогам и грязным городским подворотням, в поисках свежих детских зубов, чтобы сдать их потом жадным скупщикам человеческой кости, делающим из них амулеты для нечистоплотных магов и волшебников. Бывают уж совсем недобрые феи, живущие рядом с вами за соседней стеной и зарабатывающие на жизнь мрачными проклятиями и продажей вредной бытовой химии от надоевших мужей или богатых родственников. Но Филоля была особенной, не похожей ни на одну из выше перечисленных пород, из тех фей, которых вы не встретите даже в самых дурных детских книжках. Она была котофеей и, соответственно, к людям не имела почти никакого отношения, кроме тех редких случаев, когда те пытались лезть в её профессиональные дела ─ своим человеческим рылом. Но ведь каждый знает, что дела котигов касаются только самих котигов и никого более. А все потому, что котигы, таинственные и мистические создания, кажутся людям такими неторопливыми и задумчивыми оттого, что существуют сразу в нескольких измерениях, и если один котиг сидит сейчас у вас на подоконнике и тихо дремлет пригретый лучами ласкового майского солнца, то будьте уверены,что два или три точно таких же пушистых котига носятся в это время в другом мире, решая какие-то свои важные для себя дела. Вот такая у котигоф непростая и насыщенная жизнь, а у котиговой феи она еще не проще… И поэтому каждый котиг при рождении получает от котофеи сертификат на девять жизней и три желания, без права его продажи или дарения, а так же передачи третьим лицам, не представляющих в данный момент интересы всех котигов этого мира. Взамен он передает ей то малое, что есть у каждого новорожденного и только что появившегося на этот свет существа и чего нет у многих, уже повзрослевших и проживших долгую жизнь созданий. Котиг отдает котофее свою пушистую, белую и ни разу никем еще не юзанную душу.
Филоля хранила котиговые души у себя в темной и прохладной кладовой, где длинные, некрашеные полки из серебристой сосны, заставленные тесными рядами фарфоровых баночек и горшочков, уносились в многокилометровую даль, окончательно теряясь за линией горизонта где-то в районе восьмидесятикилометровой отметки.
Она была очень домовитой и запасливой феей. Рядом с горшочками и баночками, бережно хранящими сакральную суть бытия пушистых созданий, нагло тесня их своими блестящими, толстыми боками, стояли стеклянные, трехлитровые банки с солеными огурцами и красно- сочными помидорами, нежными зелеными патиссонами и плавающей в прозрачном рассоле флотилией ароматной черемши, на которую, как армада затонувших подводных лодок, завистливо смотрели лежащие на самом дне бледные зубчики маринованного чеснока. Возглавляли же всю эту армию припасов в запасе генералы и маршалы вкусных побед ─ пузатые бочонки с всевозможными сортами джемов и вареньев из самых экзотических и давно исчезнувших с лица миров растений и фруктов, от одного только вида которых самый испытанный гедонист от зависти моментально сошел бы с ума, а любой непоколебимый аскет захлебнулся бы собственной слюной. Да, Филоля любила вкусно покушать. Поэтому каждый вечер, сидя на высоком балконе своего замка и нежась в лучах заходящего зеленого солнца, она наливала в тонкую чашку изумрудного хрусталя дымящийся чай и, глядя, как внизу жапка Виктория в сопровождении свиты медлительных лоссоводов важно расхаживает по своим болотным владением, развязывала розовый бантик, украшавший гладкое горлышко заветной баночки…. А потом, осторожно приподняв лапкой толстую крышку, никуда не торопясь и тщательно соблюдая все этапы сложившейся за века церемонии, раскладывала по ажурным вазочкам сладкое варенье и уже в самом конце тонкой, изящной золотой ложечкой доставала из банки растерянно глядящую на этот странный зеленый мир крохотную котигову душу.
Свежая душа недоумевающе пялилась на Филолю, пока та внимательно рассматривала её на свет в поисках пятен кошачьей плесени; и лишь убедившись в стопроцентной вкусности продукта, фея подносила ложечку к своему чуть влажному от предвкушения носу и с наслаждением вдыхала его волнующий и пока еще незнакомый ей аромат. Каждая душа пахла по-своему, и, не используя кошачью ненормативную лексику, невозможно полностью передать волну обрушивающихся в этот момент на фею запахов и ощущений. В голове Филоли взрывался яркий фейеверк острых чувств, рассыпающийся хороводом кружащихся перед её закрытыми глазами красочных картинок, и в это мгновение она проживала за кого-то так и непрожитую им жизнь и за одну короткую, но яркую секунду испытывала в концентрированном виде всё то, что тому испытать и пережить так и не удалось. Она уже давно свыклась с той неспешной размеренностью своей жизни, когда после очередного тяжелого, полного забот дня можно было спокойно отдохнуть, вот так просто, сидя перед резным чайным столиком, и, удобно устроившись в мягком кресле, опустить золотую ложечку в обжигающую жидкость, зажмурить глаза и сделать первый глубокий глоток. Так было всегда, и даже ставшие за много лет привычными жалобные вопли лоссоводов, непременно сопровождающие открытие каждого сезона метания лоссей, не могли изменить строгий порядок сложившейся церемонии. Лоссоводы, покружив в очередной раз по уютной Викиной луже, а заодно разогнав отчаянными взмахами плавников спящую ряску, постепенно успокаивались и, погрузившись в тихую глубину, привычно забивались в подводные норы, где, укутавшись в толстый слой липкого ила, начинали откладывать лоссей, кося выпученными от собственной важности глазами на кружащих вокруг личеров-головастиков и высокомерно топорща в их сторону длинные, покрытые хлопьями тины усы. Да, так было каждый вечер. Каждый вечер Филоля открывала новую баночку и под протяжное, едва слышимое её чуткими ушами «последнее мяу», слабым эхом перекатывающееся по тонким стенкам хрустальной чашки, медленно мешала ложечкой чай, пока удивленные глазки не переставали укоризненно смотреть в её сторону, полностью растворившись в веселой кутерьме черных чаинок. Потом она делала полный глоток, чувствуя, как сладкая, вяжущая жидкость ударяет ей в нёбо, а язычок обволакивает изысканный и тонкий вкус божественного напитка, оставляя после себя долгое послевкусие познаваемой ею сегодня души. И этот порядок не менялся с тех самых забытых дней, когда котофея решила создать этот тихий и спокойный изумрудный мир, населив его странными и забавными созданиями, обреченными вместе с ней неспешно отсчитывать бесконечные минуты вечности. И, как каждый вечер до этого, подвязав коричневым шнурком слегка великоватую и оттого вечно спадающую корону, жапка Вика, сидя на краю кувшинки, ждала своего принца на черном драккаре, коротая время за прослушиванием тру блэка и кормлением головастиков тяжелыми металлическими шариками. И, как всегда, прынц застревал где-то в пробке, и Вика скучала, наблюдая, как обожравшиеся жадные головастики, пуская от возмущения крупные пузыри, исчезают в глубине бездонного омута, присоединяясь к многотысячной куче своих глупых собратьев. У нее была давняя мечта ─ полностью засыпать ими все изъяны подводного дорожного хозяйства, а отпущенные феей деньги на ремонтные работы пропить потом с принцами в кабаке. Да, это был обычный вечер, и всё было, как всегда. Кроме одного. Очередная котигова душа отказалась следовать традиционному регламенту и вместо того, чтобы безвозвратно кануть в небытие, растворившись в клубах божественного напитка, неприлично выругалась и, задрав хвост, скакнула сначала на чайный стол, уронив при этом вазочки с бесценным вареньем, а после, нагло показав Филоле свой длинный, серый от похмельного налета язык, длинно разбежалась и сиганула за высокий балконный бордюр, оставив после себя стойкий и противный запах серы. Только через несколько минут после того, как странное создание исчезло в сгустившейся тьме, Филоля пришла в себя и растерянно взглянула на баночку, которую все еще продолжала держать в своих лапках, выставив их перед собой, словно инстинктивно пыталась защитится от неизвестной ей пока опасности. Надпись на банке, выведенная ровным и аккуратным, но явно не фееным почерком, гласила: «Гацкий котиг Л.М. Гога.
Не есть – ЯдЪ!!! Опасно для любой жизни! В случае попадания на планету, промыть поверхность холодной водой.»
Осторожно закрыв банку крышкой, котофея поставила её на середину стола и, поднявшись, медленно спустилась по длинной винтовой лестнице в библиотеку. От волнения она так и не заметила круглую красную печать, стоящую на дне банки. Чернила стерлись и выцвели от времени, но если немного напрячь глаза, то можно было разобрать одно, глубоко въевшиеся в старинный фарфор, краткое и режущее слух, как пронзительный крик острой боли, слово «Тех.помощь»…
В библиотеке котофея достала с верхней полки тяжелый от покрывавшей его вековой пыли толстый том энциклопедии, на кожаной обложке которого, изрезанная магическими символами, красовалась одинокая, но гордая буква «П». Перелистав слипшиеся страницы, она быстро нашла нужную статью. Статья называлась – «Потоп».

Тяжелая чернота зимней ночи уже практически полностью поглотила спящий город, когда сани Звероффа с громким скрежетом затормозили у ворот вечнокоптящего модератория, и восьмерка взмыленных топсидеров, роняя хлопья замершего пота, принялась жадно хватать обезвоженными пастями хрустящий от пепла и чуть солоноватый на вкус снег. Боковой люк саней открылся, и из него показался Зверофф. Разминая затекшие от долгой дороги ноги и прячась от снежинок за толстым воротником парадной хомячьей шубы, он направился к главному входу модератория. Его одолевали недобрые предчувствия и нехорошие мысли. Он предчувствовал приближение каких-то важных событий, и, хотя эти события были еще далеко в будущем, но он уже ощущал, как они смотрят на него своим оценивающим взглядом, решая смогут ли преодолеть плавный ход истории и изменить вовсе не ими предназначенную ему судьбу.
Ко всему прочему, ему было немного жаль Скарабея. Вспомнив, как отчаянно сопротивлялся модер, прежде чем его удалось выпихнуть из саней, Зверофф почувствовал, что на его правый глаз наворачивается что-то непрошенное, а к горлу подкатывает твердый и противный комок. Он остановился и сделал глубокий вдох. Комок откатил назад, разлившись где-то глубоко в груди непривычной и успокаивающей теплотой. "Наверное, простыл", – решил Зверофф и грохнул клепанной рукавицей по круглой красной кнопке, расположенной прямо в центре причудливой кованной вязи ворот модератория, изображающей сцены последнего суда над невинными акками. "Проснись модер – админ зовет из преисподней!" – проорал он логин, и, жалобно скрипнув примерзшими петлями, ворота медленно поддались внутрь, открывая ему вид на длинную, еще не проснувшуюся, аллею. Фигурки, украшавшие их решетку, забыли на время служебные дела и, вставши во фрунт, дружно отсалютовали прибывшему начальству, одновременно звякнув бронзовыми вилами о маленькие рожки. Зверофф бросил на них одобрительный взгляд, в ответ те смущенно потупились, и сквозь древнюю патину проступил золотистый цвет только что отлитой античной бронзы. "Служим Верховной Администрации!" – раздался звон их голосов, а один из них, видимо будущий модер, даже попытался благоговейно прикоснуться своим бронзовым язычком к наплечному щитку Санты. "Но-но..поцарапаешь!" – пригрозил ему Зверофф и направился к уже начавшему просыпаться модераторию , оставляя за собой глубокие следы в толстом слое серого пепла, покрывавшем белый пушистый снег. Высокая двустворчатая дверь модератория приоткрылась, оттуда выскользнул еще не до конца проснувшийся Еклат и, на ходу протирая слипшиеся ото сна прорези пакета, принялся раскатывать в честь прибывшего руководства чуть траченную молью красную ковровую дорожку. Труба модератория чихнула огромным облаком приторного дыма, и пронзительный приветственный вой расположенной на ней сирены заставил вздрогнуть и проснуться весь город. Наступил Новый Год. А где-то далеко невидимые силы, управляющие вселенной, уже привели в ход часы времени, и их безжалостные стрелки начали отсчет нового года, последнего года до конца этого Света. Но Зверофф об этом еще ничего не знал.

Он стоял в задних рядах манипулы и, презрительно оттопырив нижнюю губу, с отвращением наблюдал, как перед строем бесится и матерится маленький плешивый архангел с лычкой ангельского чина второго лика. Ему было скучно. Он устал, не выспался и страшно хотел жрать. И, как назло, неделю назад начавшие линять крылья сейчас жутко чесались и мерзли. Они мерзли у него всегда, с самого детства, и он старался эту пару дней, пока не отрастут новые маховые перья, взяв справку у фельдшера, отсидеться где-нибудь в тепле и сухости, например, в той же казарме. Но сегодня это не удалось. Их разбудили раньше положенного, согнали на площадь и, построив, заставили четыре часа слушать истерику бегающего перед ними лысого придурка. Он чувствовал, как нежная кожа крыльев покрывается синими мурашками от сырого, промозглого ветра, дувшего через всегда распахнутые главные ворота, и настроение его неумолимо портилось. Сколько он себя помнил, здесь никогда не было нормальной солнечной погоды, всегда моросил отвратительный мелкий дождик, а пронзающий до кости ветер нес с окрестных облаков крошечные частицы выпавшего на них конденсата, от чего в раю вечно стоял густой и белый, как молоко, туман. "Как осенью на болоте", - подумал Ангел, пытаясь плотнее застегнуть шинель, и так уже застегнутую на все пуговицы. Какой дурак назвал это место место садом? Наверняка, название было придумано каким-нибудь затюканным херувимом из отдела пропаганды небесной канцелярии и одобрено высшими Престолами. Уйдя в свои мысли, он отвлекся от происходящего на площади действия и чуть не пропустил кульминацию четырех-часового шоу, когда плешивый функционер, закончив материться, хрипло пролаял окончательный вердикт: "За бегство с поля боя и потерю знамени с 27 буквой имени Бога – к третьему легиону седьмой армии неба будет применена децимация". М-дя, преступление было серьезным. И это было не бегство, бежали абсолютно все. Бежали высокопоставленные херувимы в окружении своих многочисленных прихлебателей из различных Начал, бежали серафимы, старательно изображая стратегический отход на заранее приготовленные позиции, но вот только желтые их глаза теперь были полны не божья гнева, а мутно-желтого страха. Бежали все, и сегодня это уже не было преступлением. А вот потеря буквы легиона – это совсем другое. Каждому легиону неба при его создании вручается своя буква из имени Бога. И, только собрав их все вместе, можно это имя прочитать. Зачем? Ну, например, для принесения клятв, разных заклинаний или просто к нему – этому богу – обратиться по имени. Всем ясно, что, если ты не знаешь, как зовут твоего бога, то он может это неправильно понять, обидеться и сделать какую-нибудь всем гадость. Боги – они такие: то молнией охреначут, а то и просто так на ваш мир покладут. И теперь на торжественном построении пернатые новобранцы, сбиваясь и смущенно хихикая, не могли нормально принести присягу, потому что почти на всех известных языках оставшиеся буквы складывались во что-то очень неприличное.
"Опять пайку урежут", – огорчился Ангел и почувствовал, как его голодный желудок возмущенно заурчал. Это была уже пятая децимация с начала нынешнего отступления, а точнее – с начала этого месяца, с тех самых пор, как начальство ушло в запой в поиске выхода из создавшейся ситуации и окончательно в нем там рехнулось, возвратясь из поиска с покрытыми плесенью истории и выжившими из ума ортодоксальными традициями. Раздалась команда "Разойдись!", и, поправив потемневший от сырости нимб, Ангел медленно пошлепал по грязным лужам вместе с остальными, такими же усталыми и насквозь мокрыми, как и он сам, бедолагами. Его мысли витали далеко, и он даже не заметил, как натолкнулся на одну из огромных неокритовых колонн, уносящую в необозримую вышину свое массивное, покрытое узорами тело, подпирающее собой тяжелое основание седьмого неба. Он проводил взглядом убегающую вверх колонну и заметил, как там из-за белых и мягких ватных облаков блеснул лучик теплого солнца, на мгновение завис, словно тоже о чем-то задумавшись, и, отразившись от зеркальных стен обители небесного руководства - сефиры Кетер, исчез, рассыпавшись мелкой, золотой пылью. Тоскливо завыла райская птица выпь, и очнувшийся от ее гадкого крика Ангел с ненавистью пнул мыском металлического сапога торчащую из лужи колонну. По колонне прокатилась звонкая волна выплеснутого на нее раздражения, и она еле слышно завибрировала; Ангел еще немного постоял, послушал звук доносящийся из ее глубины и, плюнув на первую попавшуюся из украшавших ее резные бока физиономию начальства, развернулся и пошел назад. Начиналась децимация.....

А в главных небесных чертогах сеферы Керет только недавно закончилось бурное обсуждение текущей военной стратегии и плана действия Сил Добра против всех остальных Сил, у которых еще оставались хоть какие-нибудь силы этим самым Силам Добра противостоять. После совместного анализа совершённых тактических просчетов и ошибок, прерванного кратковременной рукопашной схваткой между участниками заседания, пытающимися переложить свою вину за поражения на чужие пернатые плечи, все пришли к заключению, что у Добра есть не только кулаки, но еще и больно пинающиеся ноги, и поэтому, совместно найдя на жестком полу общий консенсус, спорящие стороны мирно разошлись, оставив после себя лишь огромное облако дыма от выкуренного фимиама, поломанную мебель и некоторый беспорядок в обстановке, который скрашивал лишь председатель собрания, так увлекшийся своим в нем участием, что даже не смог его покинуть вместе с остальными участниками, еще способными передвигаться вдоль ведущей к выходу из зала стены . На этой самой стене, прямо напротив внушительного стола с закусками и валяющимися по нему кубками, висела огромная карта Галактики, на одной половине которой, закрашенной золотой краской, стояла надпись "Свет и Добро", а на другой, совсем не имевшей никого определенного цвета, чьим-то обмакнутым в липкое вино пальцем, с помощью неровных подтеков было выведено: "Не наше Добро!!" на которую указывала, намазанная тем же пальцем толстая стрела, плавно загибающая своё острие в мраморный пол. По всему было видно, что нарисовавший её стратег здесь же и рухнул под тяжестью собственных мыслей. Рядом со стеной, на столешнице огромного стола, занимавшего собой почти две трети пространства просторного зала и богато инкрустированным по бокам драгоценными камнями изображениями амурчиков, херувимчиков и прочей небесной гламурной мелочи, – высились горы набросанных где придется планетарных, межзвездных, галактических и даже параизмерных карт, вокруг которых неспешно текли пролитые мимо бокалов и кубков реки вина из божественной амброзии, впадающие в нектарные моря и океаны, лежащие между непроходимых джунглей засохшего салата. Украшал всю эту красоту сам создатель нового мира, спавший лицом в большой тарелке, полной вареной смоквы. Видимо, накануне председательствуя на собрании, он так выбился из сил, что, как говорится, заснул на посту. Это был Метатрон – Глас Божий, главный из нынешней верховной троицы высших архангелов, образующей Первый Престол Неба, и теперь он громко храпел, не обращая никакого внимания на громкий гвалт, доносившийся сверху из-за плотного облака фиолетового дыма, оставшегося от воскуренного вчера на троих кальяна чистейшего контрабандного фимиама, разбадяженного царским талантом хорошо высушенных акрид. Вокруг плавающего под высоким потолком зала фиолетового облака метались две стайки херувимчиков, состоящих из обязанных присутствовать на каждом заседании троицы, в силу своего служебного положения, протокольных писцов и оркестрантов. И сейчас, надышавшись божественного благоухания, они отчаянно дрались между собой из-за оставшихся на столе роскошных объедков и выпивки, мужественно лупя друг друга музыкальными инструментами и тяжелыми глиняными дощечками для письма. Стоял шум и гам, сверху сыпались перья, с грохотом падали погнутые об чью-то голову арфы и кимфары, поверженные и оглушенные противники, не способные самостоятельно справиться с фигурами высшего пилотажа, штопором втыкались в стол или заплеванный ковер, покрывающий мраморный пол зала. Но все это нисколько не волновало спящего за столом, который всего только один раз, когда ему на макушку рухнул маленький, подбитый писцами дирижер воздушного оркестра с торчащим из спины медным стилом, всего лишь поудобнее устроился в тарелке и, прикрыв голову серым, давно не стиранным крылом, выдохнул из себя видимую даже невооруженным глазом мощную струю крепко перебродившего амбре, которая медленно поплыла вверх, словно пущенная чьей-то неуверенной рукой стрела. На ней тут же устроилась неизвестно откуда взявшаяся парочка галлюцинаций. Преспокойно усевшись и свесив вниз свои многочисленные конечности, они наслаждались комфортным путешествием к прозрачному потолку, всякий раз радостно хихикая при виде подлетающего к ним любопытного херувимчика, который, приблизившись на расстояние вдоха, вдруг внезапно для себя срывался в крутое пике с выражением просветленного благочестия на своей чисто вымытой от любых следов интеллекта мордочке. Галлюцинациям было весело.
Ученые уже давно бьются над разгадкой возникновения жизни на отдельно взятой планете, но если бы он имели чуточку здравого ума или хотя бы толику знаний Еклата, то больше не задавались бы такими глупыми вопросами. Но увы, их мозг спит, так же как спит сейчас лежащий на столе мозг Метатрона, и пока он спит, упавшие с его головы частички перхоти подхватывает легкий ветерок, созданный крыльями дерущихся над столом херувимов, и несет их над широким столом, словно косяк перелетных белых мух, похожих на легкие пылинки быстро тающего снега. Но это не так, ибо снег этот живой. Но вот вдруг мимо нее пролетает очередной проигравший схватку за хозяйские объедки писец, и рой пушинок сносит мимо стола прямо на безжизненный грязный ковер, в кучу выпавших перьев и обломков мебели. Все, они погибли. (( Но нет! )) Одна все же сумела упасть в лужицу питательного нектара и сейчас жадно пьет его всем своим телом, моментально вобрав во все свои невидимые клетки живительную влагу, и тут же начинает усиленно расти, развиваться и делиться. И вот из нектарового моря на стол выползает уже совершенно новое существо, пока еще не очень приспособленное к окружающему его миру, а за ним – второе, третье, сто третье, десятитысячное... и вскоре уже салатовые джунгли содрогаются от криков огромных свинозавров, а по равнине бегают, скаля жуткие морды, стаи хищных падальщиков – ментодаптаров. Один из детенышей свинозавров, отстав от родного стада, кочующего в поисках новой тарелки с салатом, заблудился и, уже полумертвый от голода и усталости, окончательно выбился из сил, когда неожиданно заметил перед собой громадину Метотрона, с лежащей возле тарелки с спящей головой мясистой и вкусно пахнущей рукой, волнующий аромат которой пробуждал в маленьком мозгу маленького свинозавра лишь одну примитивную мысль – не проявит ли этот адвенктивный объект аподектическую реакцию на его законное право сисситии?? И маленький свинозаврик не долго думая куснул своим зубастным хоботом мизинец Метронома. Кожа была толстой и не очень вкусной, но выбирать не приходилось, и свинопотам стал мужественно вгрызаться в эпидермис спящего архангела, когда вдруг от сильного толчка двери распахнулись, и в зал решительно вошел остальной состав Первого Престола: Визатрон – Глаз Божий и Домофон – Слух Божий. По идее, их должно было быть четверо. Не хватало Озотрона, но Нюха Божьего никто не видел уже довольно давно. Поговаривали, что остальная тройка каждое утро первым делом заставляла его выпивать два литровых кубка вина, чтобы не дай бог, Бог не учуял через него, чем они здесь занимаются, и тот, боясь спиться окончательно, ушел в параллельные миры на поиски вечной трезвости, а может, окончательно ударился в религию и основал собственную секту. Большинство же считало, что Озотрон все еще находится где-то на рабочем месте, но в состоянии полной самостоятельной нетранспортабельности. Были и такие, кто открыто говорил о том, что остальная троица просто столкнула лишнего архангела в черную дыру, куда обычно с неба выкидывали запечатанные бутылки с провинившимися ангелами или остальной ненужный мусор, чтобы не делиться с ним выпивкой.
Испуганный страшным грохотом свинозавр втянул хобот и помчался прятаться за виднеющуюся вдалеке миску с кошерным борщем. Он бежал от надвигающейся смертельной опасности как еще никогда не бегал в своей жизни даже от жутких ментодапторов, и, пока он мчался по гладкой поверхности стола, изо всех сил топоча своими восемью ногами, перепрыгивая одним махом через огромные крошки рассыпанной манны и прочей пищи богов, – вздыбленный от неимоверного напряжения гребень на его широкой спине раскрылся, и оттуда выпали два больших розовых крыла. От неожиданности и испуга свинозавр сбился с ноги, резко подпрыгнул и вдруг полетел, изумленно выпучив круглые глаза на окружающий мир. Он понял, что спасся, и, описывая круг над столом, задрал вверх свой зубастый хобот и восторженно затрубил, рассекая воздух большими, переливающимися ярким цветом, полупрозрачными крыльями. Но его никто не заметил, в эту минуту все были увлеченные собственными делами. Визатрон и Домофон пытались разбудить Метатрона.

По колонне прокатилась звонкая волна выплеснутого на нее раздражения, и она еле слышно завибрировала. Ангел еще немного постоял, послушал звук, доносящийся из её глубины, и, плюнув на первую попавшуюся физиономию небесного начальства, одно из множеств изображений, украшавших резные бока колонны, развернулся и пошел назад. Начиналась децимация.
После того самого случая, когда главная небесная Троица (или сколько там их всех было на самом деле – никто до сих пор точно не знал) на фоне никак не заканчивающейся череды громких военных поражений ушла в длительный запой, с углубленным изучением курса рисования стратегической диспозиции доступными алкогольными напитками, и там, в минуту похмельного помутнения, вдруг была озарена гениальной идеей вернуться к архаичной системе мотивации рядового пернатого контингента (кстати, неслучайно ради собственной безопасности благополучно похеренной пару миллионов лет назад предыдущей группкой небесных топ-менеджеров), – прошёл ровно месяц. За это время Ангел успел поучаствовать в пяти подобных экзекуциях и научился относиться к ним философически, вспоминая в эти дни любимую им древнюю и мудрую арамейскую поговорку, которую он так ни разу и не смог толком вспомнить, но в мудрости которой, как и все, ничуть не сомневался. А сейчас вспомнить её мешала одна назойливая мысль, как надоедливая мерзкая муха, кружащаяся в его мозгу и противно скребущая его своими тоненькими лапками. «Снова пайку урежут, снова пайку урежут…снова…» – крутилась в голове Ангела мысль, и в этот момент он думал не о грозящей ему возможной смерти, а о том, что по уставу «оставшиеся в живых солдаты наказываются путем сокращения дневного рациона в два раза от получаемого ими с учетом ранее наложенных взысканий». «Это ж скока будет в граммах??!!!!» – грустно думал Ангел, и его голодный желудок отзывался обиженным урчанием. С учетом пяти ранее наложенных взысканий получалось примерно две столовые ложки плохо сваренной, прилипающей к зубам и пахнущей казеиновым клеем манны, которой их в последнее время кормили в местной столовой. От результата произведенных вычислений ему стало совсем грустно, и он уже собирался начать искренне себя жалеть, но в этот момент раздался мерзкий визг иерехонской трубы, и по его сигналу ликторы пошли мимо выстроившегося на площади легиона, который на этот раз вытянулся в длинную цепочку одинаково осунувшихся от выпавших на них в последнее время тягот усталых и голодных бледных лиц, глядящих на равнодушно считающих их по порядку архангелов своими прячущимися в глубоких темных глазницах и светящимися злым желтым огнем глазами. На этот раз он оказался сорок седьмым. По протоколу проводимой процедуры, всем участникам было положено произвести расчет и, разбившись на десятки, тянуть между собой жребий, выбирая счастливца, которому предстояло поднять боевой дух товарищей путем собственной смерти. Все помнили первую децимацию, которая вылилась в широкомасштабное побоище между ангельским и архангельским личным составом, чуть не охватившее все казармы сифиры ХОД, когда выяснилось, что, если девять ангелов, бросив все свои дела, будут как идиоты неделю стучать по голове кирпичом десятого, – тот все равно не помрет, а только окончательно озвереет, отберет этот кирпич и вставит его своему непосредственному начальству туда, откуда у нормальных птиц хвостовые перья растут. А всё потому, что ангелы бессмертны, и это знает практически каждый дебил во Вселенной, ну может только кроме тех самых тупых и нелюбознательных дебилов, которые обычно и составляют верхушку любой бюрократической пирамиды, в том числе и небесной. Поэтому после того самого случая местное начальство ангелам больше кирпичи не раздавало, опасаясь логического завершения начатого им по собственной же глупости процесса формирования активного гражданского общества в среде маргинальных военных слоев низших сефир, недовольных гениальным правлением Троицы (ну или хз скоко там их на самом деле), а под торжественные гимны о Родине, в исполнении сводного военного хора толстощеких херувимов, серафимов и никодимов, каждого десятого провинившегося ангела теперь засовывали в свежевыпитую бутыль с остатками одуряюще пахнущего нектара на коньяке или выдержанного джина из сорокалетней амброзии, (благо, пустую посуду в последнее время присылали целыми ящиками), и, пока жертва военной пеницитарной системы таращило на них мутные глаза сквозь зеленое стекло своей новой тюрьмы, парочка архангелов с лычками Силы, вытатуированными на мускулистых лапах, запечатывали горлышко бутылки горящим сургучом и ставили на ней главную печать Господства. Всё, хрен теперь вылезешь. Бутылку ставили в ящик с такими же одиночными камерами из бывших емкостей для вкусных напитков неординарной выдержки и под унылую проповедь двух архангелов Первого Лика бросали его с края неба прямиком в черную дыру, жадно раззявившую свою пасть посередине этой галактики. Правда, во время последней децимации вышло небольшое недоразумение. Вместо того, чтобы молча проглотить большую картонную коробку с синей надписью на боку «Водка Небесная на нехреновеньких бруньках. Произведена из спирта АЛЬФА!», в черной дыре началось какое-то движение, раздался грохот, и оттуда вместе с облаком зловонной пыли вылетел изодранный кусок водочного картона с загадочной и одновременно пугающей надписью, выведенной кривыми незнакомыми рунами чей-то хотя и дрожащей от злобной ярости, но всё же, видимо, обладающей неизмеримым колдовским могуществом рукой. Даже Верховные Престолы и ученые херувимы сефиры ХОКМА надпись так и не смогли прочитать, но после этого случая ящики в дыру уже не бросали, а аккуратно и почтительно отправляли каждую бутылку в индивидуальное путешествие навстречу её судьбе и неизвестности.
А драную картонку с загадочной надписью поместили в главный музей сефиры Мудрости и даже на её золотых воротах выбили первое предложение странного послания, которое должно было теперь служить наглядным уроком престарелым глупцам и невежественным отрокам, считающим что во вселенной не осталось более тайн.
Полная надпись выглядела так:
«Скатины !!!! быдло! Понаехали туто! Если жрете водку ящиками, прекратити срать ими в мусоропровод! Для этого людями окна придуманы!
Дворник Меган!»

Уже чувствовалось приближение наступающего вечера, а он всё еще стоял и слушал, как иерихонская труба снова захлебывалась противным хрипом, и, под звуки уже успевшего за день окончательно опостылеть бравурного марша «Прощание филистимлянки», в халтурном исполнении сводного хора, последняя бутылка с жертвой арифметики была запечатана и подготовлена для торжественного запуска в сторону черной дыры, куда уже, медленно кувыркаясь в невесомости, направлялась внушительная стая её подружек. Оставалось малое: приклеив к ней лист с божьим проклятием, бросить бутыль с края неба в жадно раскрытую черную пасть, навсегда вычеркнув из небесных списков живых того беднягу, которому не повезло сегодня в ней оказаться. Ангел смотрел вслед удаляющейся стеклотаре, уже едва заметной среди скопления звездных искр, и думал, что на этот раз ему, наверное, всё-таки снова здорово повезло, и в следующий раз с этого места, где он сейчас стоит, уже кто-то другой будет провожать его полет своим взглядом, в это странно расплывшееся жирное пятно, похожее на размазанную по космосу гигантскую каплю черной крови, тянущую к ним свои тонкие, невидимые лучи-щупальца. Ну это, конечно, при условии, что он доживет до этого торжественного момента, не попав при следующем штурме орбитальных укреплений под луч корабельного аннигилятора, не наступит на фотонную мину или в плановой карательной экспедиции не будет застрелен в спину из прадедушкиного транглюкатора каким-нибудь партизанским оборвышем на одной из нищих планет Фермерского кольца. Ну или наконец-то его мудрое руководство попросту не заморит его голодом, от которого вдруг снова резко свело пустой желудок. Интересно, а есть ли жизнь после жизни и куда попадают погибшие ангелы? И что там, в черной дыре, откуда никто еще не возвращался? Эти вопросы сами собой возникли у него в голове, пока он наблюдал, как исполняющий архангел намертво приклеивал на бутылку последнее проклятие, которое и должно было доставить её по назначению. Оставалось только дернуть за красную веревочку, сломается скрепляющая лист печать, он развернется, и тут же сила божественного слова вырвет из рук палача греховный сосуд и понесет его туда, куда надо.
Снова подул сырой и холодный ветер. На этот раз он ударил прямо в лицо, и от его неприятных, бьющих, как мокрый хлыст, мощных порывов сразу заслезились глаза, и Ангел, стараясь защититься от ветра, пригнул голову вниз, от чего сразу стал походить на обиженного всем человечеством школьныга. По непонятной причине в этот раз процедура непривычно затянулась, сигнала разойтись всё не было, и нехорошее предчувствие надвигающейся беды противным червем копошилось внутри него, рядом со своим, таким же неугомонным и противным собратом, которого звали голод. За эти несколько часов он уже миллион раз пожалел о том, что не догадался где-нибудь потеряться в общем хаосе последнего отступления, пополнив собой миллиардные списки пропавших без вести защитников родного Света и Добра. Это отступление длилось нескончаемо долго, и так же нескончаемой лентой тянулась за ним вереница миров, на которых остались его следы, следы ветерана первой центурии пятой манипулы третьего легиона седьмой небесной армии. Он уже давно перестал различать врагов, их было так много, что они слились в одно обобщенное, бесформенное пятно, не имевшее никаких индивидуальных черт и знаков отличия, а все дни слились в один непрерывный, утомительный и никогда не заканчивающийся день, состоящий из сплошных сражений, атак, контратак, отступлений, стрельбы, взрывов и воплей гибнущих в их огне врагов и друзей, чьи голоса преследовали его даже днем, когда он, как сейчас, уходил на секунду в себя, отвлекшись от реальности, и чьи серые тени приходили к ниму по ночам, в нечастые часы тяжелого сна. Отступление, наступление, всегда одно и то же, и эта война никогда не закончится ─ думал он. Хотя, может, и закончится, если учитывать последние приказы и нововведения начальства, в которых оно вышло далеко за скромные границы своего собственного разума. Впрочем, лучше было об этом не думать. Ангел знал много примеров, когда его сослуживцы, начинавшие задумываться над смыслом полученных ими приказов, вскоре сходили с ума, видимо, от того, что мозг разумного существа не способен долго думать над тем, чего никогда не существовало в этой Вселенной. Да и вообще: думающий солдат в любой нормальной армии ─ это паразит, занимающий место полезного идиота. Солдат думать не имеет права. За солдата всё уже придумали. В крайнем случае, за него думает его командир, который разбудит его, накормит и скажет, куда бежать. Поэтому в некоторых галактиках призывной комиссией у новобранцев изымается ненужный им головной мозг, наряду с запасами тяжелых наркотиков, порнографических голограмм и контрафактных игральных карт, так как учеными давно доказано, что солдат с мозгом наступает гораздо медленнее своего безмозглого собрата, который с радостным "ура!" нагло прет вперед под луч вражеского транглюкатора и, не нарушая армейского устава, как и положено примерному рядовому, через несколько секунд полностью испаряется с чувством выполненного долга, оставив после себя лишь пару чайных ложек золы. Естественно, что во всей вселенной совершенно справедливо считают армию самым гуманным и величайшим изобретением либерального разума, предназначенного для успешного сохранения тех видов живых существ, которые не в состоянии выжить и добывать себе пищу в жутких условиях мирной среды обитания.
Над стоящими на площади рядами вдруг пронёсся печальный звук набата, и сердце Ангела, испуганно подпрыгнув, отчаянно забилось, пытаясь вырваться из груди и убежать, оставив его наедине с этим звенящим звуком, от которого все присутствующие мгновенно превратились в застывшие статуи. Он и до этого чувствовал, что на этот раз что-то идет не так, и червь беды, безжалостно грызущий его весь день, не ошибся. Одной децимацией сегодня всё не закончится. Их ждало еще более страшное наказание, которое ему уж наверняка пережить не удастся, впрочем, как и всем остальным оставшимся из его легиона. Атака Падших. Еще одна идиотская военная традиция, случайно найденная Метроном, когда он случайно, по пьянке, уронил на себя стеллаж с мемуарами древних, давно позабытых кретинов и лузеров. Ангел увидел, что площадь уже оцеплена двумя рядами ликторов, совсем не заметных сквозь мокрый туман в своих белых одеждах, и ему, как и все, почти безоружному, вооруженному лишь мечом, прорваться через их ряды не было никакого шанса. Да и куда было бежать?Оставалось лишь стоять посредине этой площади и ждать, когда его выдернут из строя и потащат в трюм десантного транспорта, чтобы вместе с остальными скинуть в последнюю атаку на автоматические станции, охраняющие передний край обороны какой-нибудь звездной системы. В поиске спасения его взгляд метался по строю мертвенно-бледных лиц ангелов, по площади, по оцеплению из фигур в белых одеждах с лежащими на их плечах тяжелыми символами власти – топорами, спрятанными внутри связки дротиков, и в его голове точно так же, бессмысленно и испуганно, метались мысли, крича, матерясь и отчаянно ища выход, пока его взгляд не споткнулся об стоящую на алтаре бутылку, о которой, видимо, забыли, не успев вовремя закончить предыдущий акт сегодняшней трагедии. Задрав вверх длинное изящное горлышко, она была полностью собрана в последний путь, запечатана и украшена приклеенным к её круглой груди свитком с посылающим святым словом. "А почему и нет?" ─ подумал Сорок седьмой, которому уже нечего было терять, а это был пускай маленький, но всё же вполне реальный последний шанс. Если ему повезет, и проклятие, положенное на бутылку, было мощным, то оно могло вытащить за собой и ангела среднего веса и телосложения. "А если нет ─ то одна хрень!" ─ решил он и изо всех сил рванул из строя к алтарю, ломая своей грудью невидимую мокрую стену бьющего ему навстречу ветра, чувствуя, как его тело, словно таран, режет влажный воздух, расступающийся перед ним, плавно обтекая по сторонам и оставляющий сзади кружащийся след из оглушенных капель. Бутылка приближалась бесконечно долго, пока он несся вперед, в внезапно застывшем и ставшем беззвучным мире, ему казалось, что сердце и легкие сейчас лопнут от напряжения в его груди, когда он наконец-то схватил горлышко бутылки и, подняв её над своей головой, обернулся, чтобы бросить последний взгляд на площадь, где в полном безмолвии стояли ряды его товарищей, уже обреченных, но всё еще не покорившихся своей злой судьбе, многие из которых сжимали в руках то, что было у каждого ангела с самого его рождения, ─ свои мечи света, теперь совершенно бесполезные и беспомощные перед тяжелыми армейскими квазерами ликторов. "Прощайте!" ─ крикнул он им и потянул за шнурок, связывающий святое проклятие; в глазах сверкнуло, и страшная сила рванула его руку вверх, утаскивая за собой в космос. Он уже не видел, как шестьдесят центурий, в одном движении, подняли над собой горящие темным злым пламенем мечи, отдав ему последний салют, развернулись и ровным строем двинулись навстречу бегущим цепям ликторов. Он нёсся всё быстрее и быстрее, вцепившись обеими руками в длинное горлышко бутылки, внутри которой кувыркался её крошечный узник, еще недавно такой же, как он, нормальный боец межзвездного фронта. "Интересно: кто такой? может, знаю?" Ангел внимательно вгляделся в маленькое личико сидельца и от удивления чуть не подавился собственным вскриком, забыв, что находится в вакууме. В бутылке сидел вексиллярий – знаменосец третьего легиона, тот самый, похеревший где-то священную двадцать седьмую букву и из-за которого на него и посыпались все эти несчастья. Он даже вспомнил имя вексиллярия – Шелген – и как тот однажды, во время драки в столовой, стукнул его этим самым знаменем по спине, отчего у Ангела там еще месяц красовался зловещий фиолетовый синяк, похожий на огромного мертвого паука, доставивший ему тогда очень большие проблемы во время близкого общения с девушками. Видимо, и вексиллярий узнал Ангела, потому что показал тому неприличный и известный во всех уголках Вселенной жест.

Он даже вспомнил имя вексиллярия – Шелген – и как тот однажды, во время драки в столовой, стукнул его этим самым знаменем по спине, отчего у Ангела там еще месяц красовался зловещий фиолетовый синяк, похожий на огромного мертвого паука, доставивший ему тогда очень большие проблемы во время близкого общения с девушками. Видимо, и вексиллярий узнал Ангела, потому что показал тому неприличный и известный во всех уголках Вселенной жест.
Ах ты гад! Первым желанием Ангела было тут же разбить бутылку и придушить наглую мелочь, но он с трудом сдержался от этого глупого поступка, хотя и чувствовал, как в его виски колотится кипящая от ярости кровь. Вместо этого, он с силой тряхнул несущую его в неизвестность бутылку и удовлетворенно улыбнулся, видя как маленькая фигурка беспомощно закувыркалась в своей прозрачной тюрьме. "Ниче!" – подумал Ангел. "Вот долетим – Я тебя из твоей заначки и выковорю..." – подумал он и тут же споткнулся об эту мысль.
А куда собственно мы летим? Он посмотрел вперед и понял, что бутылка летит туда, куда и должна была лететь – в Черную Дыру. В Дыру Ангелу лететь не хотелось. Не то чтобы он там никого не знал, просто уж очень это место было нехорошим. А точнее – совсем плохим. Мало того, что именно из-за черных дыр и началась вся эта война, так ещё никто толком не знал, что это такое. Ну да, раньше ученые предполагали, что Черные дыры могут безвозвратно поглощать любые формы материи и энергии и все, что засасывает Дыра в глубины своей загадочной черноты, бесследно исчезает, как в сказочных закромах Родины, по принципу "что попало – то пропало". Но не так давно ученые научных Сефир выяснили: Дыры служат неиссякаемыми источниками ценнейшей энергии, и тот, кто будет обладать ими, будет править Вселенной! Еще некоторые ученые сефиры Хоко предполагали, что в Черной дыре находится параллельная Вселенная, а, может, даже не одна, и их собственная тоже выпала из такой же дыры, как та самая пресловутая картонка с загадочной надписью…Они еще много предполагали всякой антинаучной чуши, вплоть до того, что черные дыры состояли из антиматерии и вместо светлых ангелов были населены их темными антиподами – Ангелами Мрака, но публиковать эти открытия не стали, справедливо боясь стать насмешкой их коллег и начитанных обывателей. А бутылка тем временем набрала серьезную скорость и всё ещё продолжала свой разбег, вибрируя в руках Ангела от нетерпеливого желания выйти за пределы своих физических возможностей. Эх уж эти необузданные бутылки! Её нетерпение немного беспокоило Ангела, и он на всякий случай решил глянуть туда, в эту Черную Бездну. Она была совсем рядом…только протянуть руку…и Она заполнила его... Всего… как будто кто-то Черный и страшный заглянул в его испуганное, дрожащее сердце и увидел его суть, и понял всё………………………
Черная, вязкая, как смола первозданного Хаоса, Чернота, проникающая в него сквозь все поры тела и сжигающая его легкие своими ядовитыми порами, тянула его в свои глубины, засасывая и растворяя, словно муху, попавшую в ведро Черной, тягучей патоки. Она вдавливала его липкими лапами в собственное тело, туда, откуда нет возврата и выхода, в свое черное сердце, из которого ещё никто и никогда не возвращался, где сгинули все те, кто был до него, и те, кто придут позже. Скользкие, холодные щупальца обвивали его горло, душа своими прикосновениями, а черные гнилые зубы рвали его тело, не желавшее растворяться в этом безмолвном ужасе. Он боролся из последних сил с тем, что не мог понять, но чему не желал сдаваться. Нет! Нет! Я не хочу! Не готов! – кричал его погибающий мозг… Его тело свело судорогой боли, изогнуло в приступе, но, не чувствуя ничего в это миг, кроме острого желания жить, он рванулся вперед в своей безграничной ярости, рвя зубами, кромсая пальцами, ломая своей грудью этот кошмар, желая только одного – уничтожить эту мерзость, засасывающую его в себя без остатка. Его тело вдруг перестало существовать, оно превратилось в сгусток бушующего зла, режущего раскаленным лезвием черную шевелящуюся вокруг него массу. И фонтаном яркого пламени он вырвался на поверхность черного ада, стремительно пронесясь вперед, оставляя за собой лишь шлейф пламени, еще не осознав того, что произошло, и не прийдя в себя от пережитого кошмара. Он мчался вперед, чувствуя, что произошло что-то важное; плещущаяся в нём неудержимая сила играла им, и он, испытав непривычное удивление от всего случившигося, устал и решил остановиться, чтобы поразмыслить над последними событиями. Но тут его отвлекли…
"Кто ты?" – спросил тихий, вкрадчивый голос.
Обернувшись на его звук, Ангел заметил маленькую искорку, горящую тусклым желтоватым светом.
"Не знаю… – ответил он. – Наверное, Бог".
"А кто же теперь Я?" – спросил его незадачливый светлячок.
"А ты теперь – Никто!" – ответил Ангел и задул мешавший ему думать настырный огонек.
И наступила Тьма!
Медленно, очень медленно и долго искало обратный путь покинувшее его сознание и когда оно наконец-то нашло дорогу домой, Ангел начал приходить в себя. Вокруг была вся та же Тьма, но уже не такая тяжелая и давящая на его тело как раньше, а мягкая, теплая, послушная его желаниям, отдававшая ему свои силы и энергию. Он чувствовал что лежит на чем-то холодном и жестком и открыв глаза увидел звезды незнакомого ему неба. Рядом витал будоражащий давно забытый запах и протянув руку Ангел нащупал длинную, твердую вещь имеющую цилиндрическую форму. Это была еда и хотя она не подавала признаков жизни ему было уже все равно. Он схватил этот странный, не оказывающий сопротивление предмет пальцами и жадно вонзил в него сразу четыре ряда своих длинных, зазубренных на концах клыков. Съеденный ранее светлячок обиженно сверкнул где-то в глубине его желудка. Он ревновал. Но разве мелкие боги это та еда которая нужна Темному Ангелу..........
А где-то в черных глубинах космоса медленно кружилась бутылка с заточенным в ней векселярием и лишь солнечный ветер
раздувавший невидимые паруса этого маленького звездного кораблика, знал судьбу его капитана.....

И наступила Тьма!
Медленно, очень медленно и долго искало обратный путь покинувшее его сознание, и, когда оно наконец-то нашло дорогу домой, Ангел начал приходить в себя. Вокруг была вся та же Тьма, но уже не такая тяжелая и давящая на его тело, как раньше, а мягкая, теплая, послушная его желаниям, отдававшая ему свои силы и энергию. Он чувствовал, что лежит на чем-то холодном и жестком и, открыв глаза, увидел звезды незнакомого ему неба. Рядом витал будоражащий, давно забытый запах, пахло вкусно. Едой и, протянув руку, Ангел нащупал длинную, твердую вещь, имеющую цилиндрическую форму. Это была еда, и хотя она не подавала признаков жизни, ему было уже все равно. Он схватил этот странный, не оказывающий сопротивление предмет пальцами и жадно вонзил в него сразу четыре ряда своих клыков с урчанием начал рвать это, почти не жуя и проглатывая большие твердые куски. Ему стало хорошо. Съеденный ранее светлячок обиженно сверкнул где-то в глубине его желудка. Он ревновал. Но разве мелкие боги ─ это та еда, которая нужна Темному Ангелу?......
А где-то в черных глубинах космоса медленно кружилась бутылка с заточённым в ней векселярием, и лишь солнечный ветер, раздувавший невидимые паруса этого маленького звездного кораблика, знал судьбу его капитана...
Сколомбоссу снился очередной сон. Лежа на своей узкой, детской кроватке, он непрестанно ворочался, жалобно всхлипывал, дрыгал ножкой и нечленораздельно ругался. Как любому другому нормальному человеку, любящему смотреть современные, цветные и трехмерные сны, Сколомбоссу каждую ночь должны были сниться сны самых различных жанров и направлений, но по непонятной причине всю последнюю неделю ему снился один и тот же, старый, всеми забытый и давно не популярный черно-белый кошмар, в котором, вот уже несколько минут за ним по всему сну гонялись два модера – Еклат и ХопмаН, связанные друг с другом прочными узами профессионального долга в виде большой двуручной пилы, с шестиметровым победитовым лезвием, зло скалившимся на Скола своими кривыми острыми зубами без всякого признака кариеса. В предыдущей серии Сколу удалось довольно легко сбежать от своих преследователей, воспользовавшись произошедшим у модеров управленческим кризисом, во время которого они, окончательно запутавшись в вопросе, кто из них главный управляющий пилы, налетели ее лезвием на торчащий посередине тротуара чугунный столб, так и не сумев договориться, с чьей стороны его нужно обегать. Пила ударилась в столб, прогнулась, взвизгнула – и тела модеров успели сделать по инерции еще пару шагов по разные стороны столба, когда её длинное лезвие резко распрямилось, и они одновременно с легким жужжащим звуком вдруг унеслись куда-то за линию горизонта. Сегодня всё было гораздо хуже, наверно потому, что, как предположил Скол, всё же они иногда тоже думают. На этот раз модеры не путались, как раньше, друг у друга под ногами, а бежали за Сколом гуськом, словно два альпиниста, связанные странным, зубастым страховочным тросом. Двойка преследователей быстро настигала Сколомбосса, и даже сейчас, во сне, он чувствовал, как липкий комок страха застрявший где-то в его груди мешает дышать, а волна отчаяния накатывает на него вместе с ощущением неотвратимой беды. "Все модеры – козлы!" – испуганно взвизгнул Скол и, чтобы придать себе храбрости, собрался уже плюнуть в своих преследователей, но во рту давно пересохло, и он припустил еще быстрее, ощущая, как сквозь прорези пакета холодный взгляд Еклата царапает ему позвоночник. Темный коридор, в который Скол забежал, спасаясь от своих преследователей, внезапно закончился, и он очутился в просторном круглом зале, в центре которого стояла зловещая статуя бога Ридонли, а прямо перед ней высился давно никем не мытый от засохшей на нем крови жертвенный алтарь. Сердце Скола резко подпрыгнуло в его груди и упало. Это всё! – понял он. Выходов из зала не было. Из последних сил увернувшись от преследователей, выскочивших за ним следом, Сколомбосс обежал алтарь и остановился. Дальше бежать было некуда. Это понимал и он, это понимали и его преследователи. И тогда от отчаяния Скол решился на то, на что ни в коем случае не должен был решаться ни один загнанный юзер!!! Он покусился на святое!! Зажмурив от страха глаза, Сколомбосс полез вверх по гладкой ноге статуи, крепко цепляясь сведёнными призраком последней надежды пальцами за складки мятых медных брюк. Ухватившись за вырез кармана, он подтянулся и уже почти вцепился двумя руками в огромную пуговицу шинели, когда что-то сильно ткнуло его в бок, и краем глаза Скол заметил толстый металлический палец, брезгливо пытавшийся одним щелчком, словно наглую вошь, стряхнуть его со своего тела. Он посмотрел вверх и тут же столкнулся с ледяным взглядом стальных глаз, видевших насквозь всю его маленькую человеческую душу, совершенно беззащитную перед жуткой силой, пронзающей юзерский мозг. Лицо статуи опустило вниз узкий подбородок, поросший козлиной бородкой, и, тщательно выговаривая слова, произнесло: "То, что вы еще не забаннены, гражданин Сколомбосс, – это не ваша заслуга, а наша недоработка!" "Ненада-ненада-ненада!!!!!" – в ужасе закричал Скол, вспоминая, что уже много раз видел в детстве это страшное лицо в разных книжках про расстрелы и социальную справедливость. "Ненада-ненада-ненада!!!!!" – дико верещал он, вцепившись обеими руками в воротник шинели Железного Феликса, отчего статуя вдруг стала клониться вперед, и они оба со страшным грохотом полетели в темноту...
"ННннеееттт! Ненада-ненада-ненада!!!" ... Скол проснулся от собственного крика и грохота. Крик был его, а грохот – нет. Грохот был на кухне. Еще там были подозрительная возня, чавканье и какой-то непонятный шорох. Сунув руку под подушку, Сколомбосс вытащил топор с длинной рукоятью, без которого он обычно не ложился спать, всегда помня о странном чувстве юмора Товарища Майора, и, держа его перед собой обеими руками, тихонько пошел на кухню, на всякий случай по дороге заглянув в комнату. Товарищ Майор мирно посапывал на своей трофейной куче, накрывшись сверху хвостом и подложив под голову милицейскую фуражку. На кухне явно был кто-то чужой. Возможно, предположил Скол, туда могли влезть авовановские бомжи, привлеченные запахом забытого на столе батона сырокопченой колбасы, купленного им вчера по дешевке на улице у какой-то старушки. Бапка уверила его, что это натуральная конина, без примеси сои и генномодифицированных добавок, и в доказательство вместе с батоном вручила Сколомбоссу фотографию какой-то лошади подозрительного вида, из которой якобы и был сделан этот экологически чистый продукт. Зайдя за угол, Сколомбосс тут же выкинул фотографию: его немного напугало то, что из-за поюзанного хомута у тощей скотины явно виднелись потрепанные крылья. Скол неслышно подошел к кухонной двери, из-под которой доносились нехорошие звуки, и, ткнув в нее лезвием топора, осторожно её приоткрыл. На кухне было темно и душно, пахло колбасой и паленой курицей. Он резко щелкнул выключателем, и яркий электрический свет высветил повергшую его в мгновенный ступор картину классического погрома. Прямо перед ним, на полу, посередине кухни сидел грязный, ободранный, полуголый мужик и нагло жрал его, Скола, сырокопченую колбасу. Вокруг мужика валялись куски бетона и каменной крошки, а на самом мужике висела дранная кольчуга, обрывки простыни и черная кожаная сбруя, похожая на ту, которую Скол сам недавно хотел себе купить в дорогом секс-шопе. Всем своим видом мужик напоминал сумасшедшую помесь терминатора, гладиатора и завсегдатая БДСМ-пати. Вдобавок ко всему этому, за его спиной торчали сложенные крылья, от которых противно воняло горелым пером и паленой курицей. Только сейчас, растерянно оглядывая раскинувшуюся перед ним панораму, Скол обратил внимание на то, каким экстравагантным образом этот самый мужик сюда попал. Нет, не через окно, как поначалу решил Скол, а через проломленный потолок, дыра на котором напоминала своей формой человеческий силуэт с раскинутыми в разные стороны руками. Сколомбосс нервно сглотнул и зло посмотрел на жрущего его колбасу пернатого мужика. Тот, не переставая вгрызаться в батон, поднял глаза, и, когда Скол встретил это взгляд, ему почудилось, что он с размаха наткнулся на что-то твердое и большое, что подняло его словно пушинку, посмотрело, повертело, заглянуло ему внутрь и, не найдя там ничего для себя интересного, положило на место. Глаза пришельца вдруг блеснули золотом и крошечные солнечные зайчики заплясали по их поверхности. От неожиданности лицо Скола озарила радостная улыбка и тоном радушного хозяина он произнес: "Кушайте, кушайте наздоровье, гости дорогие, хоть все сожрите, оккупанты проклятые!" – даже не заметив в этот момент, как выпавший из его ослабевших рук топор стукнул его по левой ноге с противным чавкающим звуком. После, истерично всхлипнув, Сколомбосс стремительно выскочил из кухни, захлопнув за собой дверь, и, принявшись неистово креститься наподобие сумасшедшего героя одного старого совецкого фильма, который он когда-то давно видел, бормоча "Свят! Свят-свят" и "Чур меня!" в сторону закрытой двери, пятясь, начал отходил назад, вглубь коридора, моментально позабыв о том, что он потомственный атеист уже в пятом поколении, а его прабабушка даже мыла полы у товарища Ленина. Так, пятясь и бормоча, он медленно тащился по коридору, пока едва не упал, случайно поскользнувшись на чем-то лежащем на полу. Нагнувшись, Сколомбосс подобрал маленькую книжицу размером с коробку сиди-диска. Повертев книжицу в руках, Сколомбосс искренне подивился странному материалу, из которого та была изготовлена. Вроде как плацмаско, но в то же время, в отличие от синтетической безжизненности всем знакомого полимера, книжица была мягкой, податливой и казалась живой на ощупь: исходившее от нее тепло приятно согревало сколовскую ладонь. Он провел пальцами по ее поверхности и увидел, как после этого на обложке, структурным рисунком напоминающей кожу змеи, вспыхнуло ярким золотом изображение мускулистой руки, крепко сжимающей целый пучок колючих молний. Книжица стала горячей в руках Скола и сама по себе вдруг раскрылась на первой странице. В тот же миг откуда-то из-под потолка сначала кто-то прокашлялся, а после голосом Якубовича принялся торжественно и пафосно зачитывать абсолютно шизофренический текст.
Паспорт гражданина Неба,
Выдан ОВД Сефиры НЕЦАХ
Пол – Ангел
Имя, она же должность – Слава Господа!
Род занятий – ангел Господень…
Место прописки - Сефира БИНА.
Дальше Сколомбосс уже ничего не слышал. Заткнув пальцами уши, зажмурив глаза и пошатываясь, он медленно побрел к любимой кроватке, чтобы, нырнув под мягкое одеяло, погрузиться в свой обычный и уже совсем не кажущийся ему сейчас страшным кошмар, где его ждали медный Бог Ридонли, Еклат, Хопман и их модерская ПИЛА. Существующая Реальность пугала его гораздо больше. Достав из-под кровати новый топор фирмы Гренсфорс Брукс, он положил его под подушку, накрылся с головой теплым одеялом и, обняв обеими руками полированную рукоять, свернулся калачиком, чтобы тут же уснуть с счастливой и безмятежной улыбкой мирно спящего младенца, наконец-то вернувшегося в свой любимый кошмар.

Сам Сколомбосс даже не заметил момента своего переноса в сон – этой точки окончательного погружения в чуждую для вас реальность, когда одна из ваших половинок остается сладко посапывать, лежа на любимой кровати, а вторая, та самая, что обычно управляет этой сейчас обездвиженной физической оболочкой, отправляется путешествовать в другие миры, измерения или, может быть, бродит по темным улицам притихшего города. Сознание – дело тонкое. Вот вы, например, стопроцентно уверены в том, что, пока вы спите, ваше сознание не занимается в это время всякими увлекательными и противозаконными занятиями? То-то и оно. Вот и Скол: еще секунду назад он лежал в своей детской кроватке, положив уставшую от всех выпавших на нее в последнее время голову на подушку, нежно прижимая к своей груди, как ребенок прижимает любимого плюшевого Пуха, топор фирмы Gransfors Bruks, чувствуя, как его теплая щека согревает холодную сталь закаленного лезвия. И бах! Ровно через секунду он был уже в том же самом сне, на том же самом месте и, как вы уже догадались, в то же самое время, когда он упал со статуи медного Бога Ридонли. Он снова стоял в центре круглого зала и, слегка прищурив свои пока еще сонные глаза, вглядывался в полумрак этого культового сооружения. Все было по-прежнему, всё стояло на своих местах и ничего не изменилось за время его отсутствия . Может быть, они знали, что он вернется, а, возможно, это всего лишь особенность ваших снов: когда вы уходите, жизнь в них останавливается, как если бы вы были батарейкой, приводящей в движение целый мир, созданный специально для вас или вами. Как знать. Техническое устройство снов – вещь тонкая и толком еще никем не изученная. Даже Британскими учеными! Как бы там ни было, Скол снова увидел знакомую статую, задравшую в пафосной позе свою козлиную бородку и стоявшую с таким видом, словно она собиралась назавтра забанить все человечество, замызганный алтарь и двух давешних модеров, уже начавших потихоньку выходить из своего коматозного офлайна. Вы не поверите, но, увидя их, Сколомбосс обрадовался так, как если бы он повстречал старых и добрых знакомых: Хопман и Еклат были давно знакомым и понятным злом, в отличие от той чертовщины, которая недавно завелась на его кухне.
"Приффет, модерятки! Как же я рад вас здесь видеть!" – радостно закричал Скол и, широко раскинув руки в стороны в позе дружелюбного идиота, желающего обнять весь Земной шар, пошел им навстречу. Но модеры ему почему-то не поверили. Уже начавшие свой разбег, они вдруг резко затормозили и с видом искренней озабоченности, предварительно выставив перед собой пилу, внимательно уставившуюся своими зубьями в сторону Скола, стали совершать сложный тактический маневр, финальной целью которого была попытка зайти ему за спину. "Вижу, нам и здесь не рады..." – обиженно произнес Сколомбосс, с интересом наблюдая за сложными манипуляциями двух узников победитовой пилы. Узниками они являлись в самом прямом смысле этого слова, и эту тонкую деталь Скол заметил только сейчас: оба модера были цепко прикованы титановыми наручниками к своему рабочему инструменту. Еще Сколомбосс увидел, что все шесть метров пилы украшает веселенькая красная надпись, выведенная кривыми печатными буквами: 7 day only read. "Явно трофейная, – решил Скол, – наши такое не делают, наверняка с Демонойда сперли". Раньше, в предыдущих сериях сна он не замечал все эти мелочи, в силу своей сильной увлеченности оздоровительным бегом от двух выше упомянутых индивидуев. Нерешительность модеров Сколу была не понятна. Прежде бодрые и смелые, они вдруг утратили весь свой боевой азарт и сейчас кружили вокруг него, не решаясь перейти к активным действиям. "Упыри! Утро скоро! Хорош пилой щелкать!" – крикнул он им, возмущенно взмахивая руками, и, почувствовав, что правую руку сковывает какая-то тяжесть, только сейчас заметил причину странного поведения двух сиамских близнецов. Правая рука Сколомбосса крепко сжимала топор. Да, да, тот самый из самой высококачественной стали, индивидуальной ручной работы топор фирмы Гренсфорс Брукс с посеребренным лезвием, партию которых он заказал, чтобы отмахиваться ими от тонкого юмара Товарища Майора. Юмор некоторых товарищей без топора оценить по достоинству не всегда представляется возможным, а их особо удачные шутки иногда можно и вовсе не пережить. За полгода при помощи его Скол успешно отбился от нескольких сотен особенно остроумных юмористических форм и теперь по праву мог считать себя виртуозом топора и ценителем тонкого юмора. Что по этому поводу считал сам Товарищ Майор – никому не известно, но тому уже два раза приходилось отращивать новый хвост и раз десять снимать с пьяных ментов фуражки, взамен тех, которые в приступе неоцененного юмора Сколомбос порубил в лапшу. Со временем Скол довел свое мастерство владения топором до абсолютного совершенства, он стал печальным художником боли и чудесным композитором длительной агонии, каждый удар его нес эстетику смерти, неотразимую в своем великолепии, ненавязчиво наложенную на плачущую красоту предсмертного крика. "Ну-с, господа, начнем ротацию модераторского состава?" – обратился Сколомбосс к своим жертвам, и лицо его озарила добрая и радостная улыбка, которая озаряет лицо каждого ребенка, когда ему дарят долгожданный набор пластиковых человечков, которым он уже полгода мечтает оторвать руки-ноги, а некоторых – даже поджечь и получить ни с чем не сравнимое удовольствие, наблюдая, как корчится в огне от боли маленькая фигурка. Скол подбросил топор вверх, и тот, взлетев метров на восемь, завис, совершая фигуру высшего пилотажа, а потом аккуратно шлепнулся в протянутую ладонь другой руки с влажным, хлопающим звуком. Модеры, до этого молча наблюдавшие акробатические упражнения топора, при этом звуке вздрогнули и рефлекторно приподняли пилу, пытаясь защититься её бесполезными зубьями. Медленно подходя к своим жертвам, Сколомбосс начал раскручивать топор, и через мгновение стальное лезвие стало практически незаметным, превратясь в сверкающую, грозно жужжащую сферу из острого металла, окружившую со всех сторон его тело. "Где мои акки, фошисты!" – рявкнул он, вдруг вспомнив пару десятков своих акков, которых модеры до смерти запинали тяжелыми башмаками в темных закоулках различных топегов. В этот момент натянутые нервы модеров не выдержали напряжения, и они рванули на выход, стараясь обогнать друг друга, для того чтобы не в его , а спину кого-нибудь другого ворвалась эта песня смерти, желающая попробовать вкус теплой модерской крови. "Чичас я вас банить буду!" – весело прокричал вслед им Скломбосс. "Возможно, частями!" – добавил он уже задумчиво и помчался догонять сладкую парочку.
А та стремительно неслась вперед по темному коридору, напоминая собой пару чистокровных верховых, невольно ставших участниками смертельного Дерби. В ширину коридор был около четырех метров и поэтому шестиметровая пила не позволяла модерам бежать свободно, все норовя попробовать на прочность их телами кирпичную кладку стен, поэтому им пришлось согнуть её и спасаться от преследовавшего их Скола, держа пилу над своими пакетами, из-за чего они сразу стали похожи на пару психоф, запряженных в одну огромную оглоблю, которым для полной клинической картины безумия не хватало лишь висящей на груди таблички с надписью ЭХ ПРОКАЧУ! Всё это сопровождалось громким стуком бьющих по каменному полу тяжелых модерских башмаков, чьи железные подошвы издавали звуки, похожие на цокот копыт. "Эй, Залетные!" – крикнул им бегущий сзади Скол и, подпрыгнув, нанес свой первый удар. Он метил во взмыленный загривок Хопмана, намериваясь одним косым ударом развалить его тело пополам, от чего его конец пилы, стремительно разогнувшись, должен был с еще живой, истошно визжащей в брызгах собственной крови и болтающейся на одной руке головой Хопмана удариться в невысокий потолок и, с силой отпружинив от него, сбить с ног еще и бегущего рядом Еклата. Но не вышло, увы, не все добрые замыслы осуществляются, как задумывались. Внезапно пила качнулась, и лезвие топора ударило по её зубьям, выбивая сноп разноцветных искр, одновременно заставив блестящее полотно завибрировать от силы удара, от этого пара запряженных пилой бегунов сбилась с галопа, и её повело из стороны в сторону, бросая тела участников забега на щербатую кирпичную кладку коридорных стен. Строй упряжки нарушился, и Хопман выбился вперед, подстегиваемый недавно пережитым опытом близкого общения с топором Сколомбосса. Теперь они бежали друг за другом, связанные тесными узами корпоративной дружбы, которая, мерзко позвякивая, болталась между ними, как ненавистный символ профессионального долга, неумолимо приближающий близкий конец жизненной карьеры обоих модеров. А временно бросивший преследование Скол с глубоким огорчением рассматривал щербатую зазубрину на блестящем лезвии топора, появившуюся в результате неудачной военной операции. "Да что ж вы суки, падлы, проститутки делаете!" – возмущался он, осторожно и бережно поглаживая пальцами серебристую сталь, как будто пытался утешить и смягчить её боль. Стоя с прижатым к груди топором, он походил на любящего хозяина, гладящего несчастного домашнего любимца, которого покусали нехорошие люди. "Зачем же вещь хорошую портить?!" – ругался он. – "Адмунистрация хренова. Пользы от вас никакой, вред один! Верните, твари, акки!" – проорал он в темную трубу коридора и, засунув раненый топор под мышку, неспеша потрусил вслед скрывшейся из вида модераторской двойке. Тем временем, вырвавшийся вперед Хопман набирал скорость, таща за собой начавшего выбиваться из сил Еклата, который тяжело цокая коваными башмаками, постоянно оглядывался назад, высматривая отставшего в темноте Скола. У них был единственный шанс на спасение, и он уже был виден: до выхода оставалось метров двести, и сквозь сумрак коридора впереди отчетливо показалось белое пятно выхода, когда шнурок на одном из башмаков Еклата развязался, и наступивший на него модер, внезапно потеряв скорость, резко дернулся и тут же рухнул на каменный пол коридора. Прикованное к пиле тело вытянулось во всю длину и, тяжело содрогнувшись от удара, со свистом выпустило воздух из загнанных легких, в то время как голова в пакете отпрыгнула от пола и весело клацнула зубами. Хопман, бежавший первым, почувствовавший неладное, когда пила вдруг резко потяжелела, оглянулся назад, и при виде оглоушенного Еклата в прорезях его круглого пакета, заметались искры безумия и ужаса. Он дико взвыл, от неимоверного напряжения спина его изогнулась дугой, мышцы и сухожилия затрещали, и он, как ломовая лошадь с картины известного русского художника конца 19 века из последних сил волочащая хрен знает куда переполненные сани с пьяными крестьянами, медленно потащил пилу с болтающимся на ней Еклатом к спасительному выходу. До него оставалось уже совсем немного, когда Хопман, весь в хлопьях липкого пота, тяжело дыша, остановился и, прислонившись спиной к шершавой стене, понял, что тело модера, откормленного административным ресурсом, одному ему не вытянуть. Он достал из кармана драгоценную фляжку с кровью шестилетнего акка Серого модератора и не скупясь вылил сразу половину ее в ротовой хобот на пакете Еклата. В тот же миг огромное тело модера свело судорогой, забило о пол, сквозь поры пакета проступила кровь, и он, вздохнув, сел на грязный пол коридора.
"А вот и ужоснах пришел!" – обрадовал их Скол, выбежавший из темноты неспешной трусцой. – "Сейчас отключение по техническим причинам будем делать," – сказал он, перекидывая топор из руки в руку и примериваясь для решительного удара.
Пакет Еклата сжался от страха, по его широкой, обычно выражающей надменное величие поверхности пошли мелкие морщины смертельного ужаса.
"Ненада-ненада-ненада!!" – закричал он, стараясь прикрыться свободной рукой от пляшущего перед ним свой неистовый танец острого лезвия. – "Ненада-ненада-ненада!!"
"Тебе ненада , а мне нада!" – рассудительно заметил Скол и, широко размахнувшись, опустил топор в тонкий просвет над ключицей модера, туда, где виднелась полоса белой кожи.
"Ненада-ненада-ненада!! Ненада-ненада-ненада!!" – Еклат проснулся от собственного крика и минут десять, сидя в полной темноте, приходил в себя, прижав одну руку к бешено бьющемуся от волнения и пережитого ужаса сердцу, а другой – сжимая любимый ночной пакет с нарисованными на нем розовыми слониками. Сам сон куда-то улетучился, но после него осталось дурное и тяжелое послевкусие, как от дорогого коньяка, разбавленного голимой осетинской водкой. Вот уже Целых две недели Еклату снился один и тот же Сколомбосc………

Сегодня Меган решил не ходить на работу, а, откосив от неё, провести весь день на природе, в городском парке, среди зарослей молодой зеленой листвы, совсем недавно распустившейся на деревьях, где он, сидя на отполированной сотнями задниц резной лавке, будет с наслаждением пить янтарное, холодное пиво и, нежась под лучами уже теплого, но еще не достаточно горячего солнца, изучать затертое до дыр, но до сих пор так и не понятое руководство по Виндовсу. Прошло уже несколько лет с того памятного ему дня, когда однажды, совершенно случайно обнаружив Виндовс на своем новеньком рабочем компе, Меган понял, что наконец-то его жизнь обрела ту самую, недостающую ей составляющую, ради которой стоило терпеть серые будни, наполненные скучной бюрократической работой, бестолковых друзей и всё остальное надоевшее ему человечество, и он, с радостью влившись в многотысячные ряды профессиональных школьнигоф и одноклеточных обитателей офисов, вместе с ними, круглыми сутками бился над разгадкой тайн и скрытых возможностей, которые ежедневно привыкло открывать для себя удивленное человечество в этом гениальном продукте . Шли года, сменялись поколения, создавались новые и рушились старые государства, рождались и умирали галактики, вспыхивали и гасли звезды, но сакральная тайна Виндовс так и оставалась неразгаданной, и уже не одна сотня отважных исследователей, сойдя с ума в его зашифрованных глубинах, заселила собой целые кварталы психиатрических лечебниц, созданных специально для жертв корпорации Микрософт. Что тут еще сказать! Фактически это был самый экстремальный вид современного спорта, которым могли заниматься лишь самые мужественные и решительные люди, с полнейшим равнодушием относящиеся к ежесекундно подстерегающей их за каждым файлом смертельной опасности и имевшие полнейшее право, встретив случайно на улице известного альпиниста, космонавта или исследователя морских глубин, брезгливо ткнув им в грудь пальцем, назвать свой никнейм и презрительно спросить – а ты кто такой? Но это всё лирика, а тем временем Меган уже позвонил на работу и выторговал себе свободный день, пообещав его отработать в далекой перспективе, загрузил запотевшие тяжелые бутылки в вместительный рюкзак и, сунув нижние конечности в стоптанные кроссовки, выбежал навстречу весне, свежему воздуху и пыльным городским улицам, на которых неторопливо копошилась своя собственная мало кому понятная жизнь. На перекрестке ему повстречался Саибос, ежедневно с шести утра писавший куда следует на всех кто ни попадя. Сейчас он заканчивал третью простыню своих сочинений и так увлекся творческим процессом, что написал донос на стоящий рядом с ним светофор, указав, что из-за приклеенного на нем объявления тот является злостным спамером, пешеходную зебру, пробегающую мимо сабаку и на сам логотип Рутрекер.орг, резюмировав их преступления фразой «уже не помню что там было у остальных, но было палюбому». В вольере с надписью «Вопросы по форуму и трекеру» ревел давно не кормленый Папант. Дураков заходить туда больше не было, и за неделю вынужденного безделья Папант отощал, поскучнел и сильно озлобился. Сейчас Меган с интересом наблюдал, как тот пытается жувать своими большими желтыми зубами завядший лист с надписью «памагите мине не магу панать пачаму винт жужитьь но ничаво не качаеца», поводя на прохожих своим мутным, голодным глазом. Пожалев его, Меган выдрал из блокнота лист и, царапнув на нем «КАК ВОССТАНОВИТЬ РАЗДАЧИ?», бросил его в вольер и пошел дальше. Вслед ему раздался полный благодарности утробный радостный рев. Из кабака с надписью «А пагаварить?.. 8-)» вывалились пьяные в хлам Самовар и Антикуриллер и, упав на четвереньки, стали искать дорогу домой, при этом Самовар, извиняющимся тоном повторяя «Валера, это же не я, у меня акк угнали», пытался стереть куском наждачной бумаги вызывающе неприличную надпись «Я люблю аниму ^_^», украшавшую широкую спину Антикуриллера. Занимая важную и ответственную должность, Меган крайне осуждающе относился к подобным публичным проявлениям человеческой слабости, стараясь не посещать подобные места, чтобы не дискредитировать себя в глазах обывателей. Должность действительно была солидной и даже звучала солидно и внушительно: менеджер единого главного асфальтного направления – сокращенно Меган, и, хотя не предусматривала за собой автоматического предоставления просторного кабинета, с длинноногой грудастой секретаршей, или мерса с мигалкой и толстомордыми телохранителями, компенсировала недостающие льготы высокой ответственностью принимаемых решений, служебной курткой с оранжевой полосой во всю спину с светящейся в темное время суток надписью «Дворника не давить! Штраф 100 рублей!!» и прилагаемой к ней автоматизированной метлой китайского производства, на пластиковой, коричневой рукоятке которой болтались две замызганные веревочки, предназначенные для того, чтобы в случае отказа программного обеспечения ценная вещь не упала из ослабевших человеческих рук на грубый асфальт и случайно не нанесла непоправимых увечий своим тонким, внутренним механизмам. Осью, на которой работала метла, естественно, был китайский Виндовс, поэтому его изучение для Мегана было скорее вопросом выживаемости, чем обычным, пускай и экстремальным, увлечением. Он уже и так был пару раз контужен метлой, три раза почти зацарапан ею до смерти, и воспоминания об этих волнительных моментах его работы украшали мегановское тело множеством глубоких, похожих на китайские иероглифы шрамов. Самые неприятные из его воспоминаний касались того холодного, пасмурного дня осенью 2009 года, когда у метлы разом слетели все дрова, и она, вырвавшись из рук Мегана, упала на тротуар, который он до этого ею мёл, и уже оттуда, подпрыгнув, с силой профессионального боксера-тяжеловеса ударила его своим длинным пластиковым черенком прямиком в пах. Меган отчетливо помнил, как он, крича и захлебываясь от жуткой боли, словно птица, широко размахивая в разные стороны руками, подлетел вверх на уровень третьего этажа, и при виде его посиневшего, перекошенного от боли лица с выпученными на нем огромными, немигающими глазами, поливавшая на подоконнике герань старушка чуть слышно охнула, схватилась рукой за грудь и повалилась в глубину темной комнаты. Потом были полугодовые посещения андролога, психолога, лечение в международном центре жертв изнасилований Микрософтом – и только через год Меган смог снова привязать к себе грязные лямки. За это время его бросила жена, на него перестали лаять собаки, мухи и тараканы ушли жить к соседям. Но всё это осталось в далеком прошлом, в черном осеннем дне 2009 года. А сейчас Меган проходил мимо памятника акку №2, возле которого уже три месяца, размахивая плакатами с надписью «личер скажи нет фриличу!», уныло кружила демонстрация жертв фрилича, пытаясь привлечь к себе внимание непонятно кого и непонятно зачем. Здесь же, на площади общения, стайка поюзанных няшек, нагло пялящихся на него своими глаукомными глазами, прилепленными к телам престарелых школьниц, пыталась розовыми бантами, болтающимися на квадратных задницах, привлечь к себе внимание любителей неполноценного секса. "Ай какой молоденький кавайчик идет!" – услышал Меган обращенный к нему хриплый, прокуренный голос. – "Пазнакомицо наверно хочет! Ну иди, иди сюда, не бойся, мы чистенькие, без хардсабов. Ой немогу, смотрите, покраснел, засмущался!" – не унималась няшка. "Кагтибя зовут, малчыг?" – спросила она, томно закатывая огромные, как блюдца глазки. "Меган", - автоматически ответил тот, пытаясь отцепить назойливую тварь от рукава своей куртки. "А меня Игорь! Стой, куда ты, стой! Стоять – кому говорю! Стой гад! У меня дома хентай и тентакли есть! Ну водъ и этот сбежал", – разочарованно произнесла няшка, глядя, как прибавивший хода Меган исчезает за поворотом...
Как всякий ответственный функционер, Меган искренне верил в незыблемый авторитет печатного слова, волшебную силу должностных инструкций, фундаментальную ценность увесистых справочников и целебную силу энциклопедий, набитых непомерным количеством научных определений, являющимихся, по мнению Мегана, главными достижениями человеческой цивилизации. "Главное – это определения", – любил повторять Меган тем, кто еще соглашался его слушать. Определения в его жизни определяли всё и навсегда! Меган был патологическим формалистом с осложненным прогрессирующим паралогическим мышлением и поэтому любил определения в любом виде, занося их в толстую школьную тетрадь, которую всегда таскал в своем пухлом чиновничьем портфельчике, рядом с бутербродами с колбасой, журнальчиком «Вести Мелкософта» и совком для сбора собачьего дерьма с улиц. Но всё это было не важно, важно было одно: сейчас Меган, наслаждаясь солнечной погодой, сидел на лавке, расположенной в самой глубине парка, и весенний теплый, ласковый ветерок, обдувая ворот его служебной, дворницкой куртки, приятно щекотал давно не мытую шею, а в лежащем у ног раздувшемся от своего содержимого рюкзаке его ждали два любимых друга – свежее пиво и Виндувс. Меган развязал ремешок, вынул из рюкзака бутылку и принялся шарить в поисках свежего номера вестника Мелкософта, в котором он уже отметил парочку крайне интересных статей; нащупав толстое бумажное тельце журнала, он потащил его на солнечный свет и... "Мать твою плацмасовую за ноги! Чтобы тебя белая гниль погрызла!" – разочарованно застонал он, когда вместо ожидаемого захватывающего чтения под яркий свет майского солнца вылез «Animal Biology», с обложки которого какая-то мохнатая тварь ехидно пялила свои наглые, отпечатанные с помощью буржуйской полиграфии глаза на растерянного Мегана. "Пиля, так обломаться, видно Мелкософт у Пупса забыл!" – произнес Меган, вспоминая, что накануне вечером, после игры в поддафки, он с помощью этого самого журнала доказывал Пупсу, что тролли – это всего лишь несчастные и совершенно безобидные создания, похожие на авановских бомжей, и все дикие теории Пупса совершенно глупы и антинаучны. И хотя в своей жизни Меган никогда живого тролля не встречал, но он был абсолютно уверен в том, что легко его сможет опознать, а безумные заявления Пупса о представляемой ими опасности вызвали у него приступ гомерического хохота, который пришлось лечить кружкой холодного пива. "Ладно, – решил Меган, – придется читать что есть, раз забыл взять то, что надо", – и, отхлебнув пиво, открыл журнал на статье под названием «Вы наверняка их уже неоднократно встречали».
"Вы встречали, а мы – нет, биологи хреноффы..." – ухмыльнулся он и принялся изучать дальше ровные ряды печатных букв.
«Троллю совершенно безразлично о чём, собственно, идёт разговор. Ему нечего сказать по существу, или просто сообщить о чём-нибудь интересном. Его интересует только внимание к его персоне - и он будет делать что угодно, лишь бы обратить на себя внимание. Если Вы троллю ответите, он полностью проигнорирует содержание Вашего письма и напишет или очередную глупость в ответ или просто нахамит...»
"Вот, золотые слова, – подумал Меган, – очень емкое определение, всё легко и просто, умный человек писал, а Пупс еще чего-то там кочевряжился". "Молодой человек, вы не подвинетесь?" – услышал Меган обращенные к нему слова и, оторвав взгляд от журнальной страницы, обнаружил стоящего перед собой, слегка склонного к полноте мужчину средних лет, одетого в элегантно на нем сидящий светлый плащ и внимательно глядящего на Мегана немигающим взглядом серых глаз сквозь стекла очков в тонкой золотой оправе. В одной руке мужчина держал явно тяжелый кожаный кофр, другая была занята открытой бутылкой пива. "Карлсберг Винтаж", – Меган прочитал надпись на пестрой этикетке… "Карлсберг знаю, Винтаж," – нет, отметил он про себя.
"Да, конечно, присаживайтесь". – Меган подвинулся к другому концу лавки и вновь углубился в изучение сочинения известного биолога...
«Тролли ищут внимания в такой извращённой форме просто потому, что они имеют крайне низкую самооценку и не имеют никаких других способов привлечь к себе внимание (среди троллей почти никогда не попадается умных или интересных людей - им просто нечего сказать».
"Бедные, несчастные люди, – про себя прокомментировал прочитанное Меган, – им бы работу нормальную найти, а, может, и психолога хорошего…" В его мозгу нарисовался образ оборванного, заросшего нечесаной бородой, исхудавшего человека, побирающегося днем возле центрального вокзала города, а ночью - слезящимися, запавшими глазами уставившегося в ЭЛ-монитор и таким извращенным образом повышающего свою упавшую ниже Марианской впадины самооценку.
"Вижу, вы биологией увлекаетесь", – заметил мужчина, уже пристроившийся на гладкой деревянной поверхности и отхлебывая из своей бутылки.
"Да так, – смутился Меган, – немного".
"А я вот тоже, но, правда, наверное более углубленно, – собеседник раскрыл кофр и достал оттуда пластиковый пакет. – Рыбку будете?"
"Конечно!" – обрадовался предложению Меган, который совершенно забыл, что к пиву полагается еще купить и сопровождающие его аксессуары, и, жуя тающий во рту аппетитный кусок соленой рыбы, принялся читать дальше:
«Из-за неадекватной социализации тролли не воспринимают своих собеседников как людей, для них Вы - просто абстрактная картинка на экране».
"Не.. ну всё понятно здесь: моральные и нравственные инвалиды. Низы общества, не способные себя реализовать в реальной жизни. Обиженное и угнетенное быдло, срывающее зло на нормальных людях. Пупс – всё же идиот", – пришел он к логичному выводу.
"Может, познакомимся?" – предложил сосед по лавке, и Меган согласно кивнул.
"Фома". – Меган пожал протянутую ему руку и тоже представился.
"О чём читаете?" – спросил Фома, раскрывая кофр и доставая оттуда сразу несколько пакетов с рыбой, кальмарами и еще как-то чипсы.
"Да вот, о троллях," – саркастически хмыкнув, ответил Меган, наблюдая, как Фома достает зачем-то еще пластиковую тарелку и внушительную вилку со столовым ножом. "Простите, – заметил тот взгляд Мегана, – привык обедать культурно, а у меня сейчас как раз обед.
Так что тролли?" – спросил он у Мегана.
"Да так, ничего... Поспорили вчера с другом... Он, дурачок, пытался убедить меня в их существовании…" – Меган улыбнулся, вспомнив, как отчаянно спорил с ним Пупс, пытаясь доказать ему свою ахинею.
"А вы значит не признаете существование троллей?" – с оживлением спросил Фома, поднося к своему рту вилку с чем-то розовым.
"Конечно, не признаю, это просто самые обычные несчастные и жалкие люди!" – воодушевился Меган. – "Вот смотрите, что пишет афтор статьи:
«Поэтому они не считают нужным быть вежливыми, проявлять уважение к собеседникам или утруждать себя пониманием того, что им пытаются объяснить».
"Крайне интересное мнение", – заметил собеседник, прожевывая очередной кусок.
«Как правило, в реальной жизни тролли социопатичны и часто имеют проблемы в личной жизни. Сам факт того, что тролля кто-то заметил и ему ответил повышает троллю самооценку».
Меган продолжал читать вслух нетривиальные мысли автора статьи…
"Да неужели?" – сквозь стекла очков Фомы мелькнул неподдельный интерес.
"Я в этом совершенно уверен и целиком верю высказанному автором статьи определению," – горячился Меган, наблюдая, как Фома тщательно пережевывает очередной кусок розового мяса.
"Вот вы, Фома, на вид совершенно нормальный и, видимо, успешно реализовавшийся в жизни человек с интересной работой, вот вы разве верите в троллей?"
"Верю", – совершенно серьезно сказал Фома и проглотил следующий кусок .
"Но это же смешно! – Меган удивленно посмотрел на собеседника. – "Вы, кстати, кто по профессии?"
"В некоторой степени биолог. – Фома открыл новую бутылку Карлсберга, чтобы запить застрявшую в горле часть обеда. – На хомяках специализируюсь…" – Он вдруг поскучнел. – "Вы бы не могли левую ногу слегка вытянуть? А то мне не удобно".
"Что – неудобно?" – спросил Меган, озадаченный таким вопросом...
"Понимаете, даже неловко просить, бедро я Ваше уже съел, а ребра не люблю, а вон там у Вас на икре еще полно мяса осталось…"
Меган обалдело посмотрел на свою ногу и увидел, что, вместо неё, на том месте, где еще утром находилось сильное, натренированное многочасовыми пробежками бедро, торчит чисто объеденная кость с болтающимися вокруг нее лохмотьями сухожилий и куском джинсовой, окровавленной ткани.
"Вы..вы..я ... Вы что же это делаете?!" – в шоке прохрипел он, глядя, как Фома срезает мешающие ему остатки штанины с голени Мегана.
"Как это что? – удивился Фома. – Не видите что ли – ем... У меня до конца обеда еще 15 минут осталось. Его как раз на одну ногу и хватает".
"Но это моя нога!" – возмущенно заорал Меган.
"Конечно, Ваша, у Вас её никто и не отбирает," – Фома посолил голень Мегана и, воткнув в неё вилку, принялся умело выпиливать себе ножом сочный кусок.
"Помогите!" – заорал Меган, пытаясь встать с лавки, но вторая нога отказалась его слушаться, и он тут же шлепнулся на заднее место.
"Что Вы орете, как будто Вас грабят? – обиженно произнес Фома. – В конце концов, у Вас еще целая нога остается, чем Вы недовольны?"
Меган сделал попытку ударить по причесанной голове пивной бутылкой, но его обессиленная рука двигалась так медленно, что Фома с легкостью отбил удар и, отобрав бутылку, тут же её выпил.
"Отравил он меня, что ли, чем или слюна у него такая – парализующая? – подумал Меган и снова заорал: – Люди! Помогите! Убивают!"
"Эх Вы! – Фома укоризненно покачал головой. – Вам что, голодному человеку ноги жалко?"
"ААААА!!!! – Не унимаясь, орал Меган, и его голос, несясь по пустынному парку, бился о вековые деревья, рассыпаясь невидимыми осколками. – Люддииииии!!!"
"Нет здесь никаких людей, – насмешливо фыркнул Фома. – Давно кончились. Вы первый за последний месяц зашли. Так что сидите и не шумите, а то я из-за вас на работу опоздаю... хотя... – Фома задрал рукав и, поглядев на свой Скелетон, сказал: – Уже пора. Спасибо за угощение. Заходите еще. Всегда рады". С этими словами, сложив свои обеденные принадлежности в черный кофр, он бесшумно растворился среди зеленой листвы, оставив Мегана в полной прострации сидеть на лавке. Обезумевшие мысли Мегана метались, как стая обкурившихся кроликов – вокруг кочана капусты, пока его вывернутый наизнанку мозг из последних сил цеплялся за медленно покидающий его разум. Меган глядел на торчащую из штанины кость и пытался уговорить себя, что всё это только галлюцинация или странный сон, вызванный большим количеством пива и сильным солнечным ударом. Потом он встал, но, сделав несколько шагов, тут же упал, уткнувшись лицом в мягкую траву, и пополз, пополз, как раненый солдат, брошенный один на поле боя, которому уже неоткуда ждать спасения и бесполезно звать на помощь, никто не придет и не перевяжет его раны, и ему остается лишь ползти туда, куда отступили его товарищи, за линию фронта, цепляясь за земной шар руками, тащить себя, пока хватит сил, пока жизнь еще не покинула его израненное врагом тело. Он полз к своим.
Его нашли поздним вечером лежащим возле дороги, и он еще дышал, когда ветеринар, бросивший его тело в тележку скорой помощи, вдруг заметил странный предмет, торчащий у Мегана из спины, и, выдернув его, с трудом разобрал в свете гаснущей луны выбитую на старинной серебряной вилке, почти стертую беспощадным временем, загадочную надпись «Ѳомы тролля одинъ лулзъ!»

А между тем, строительство командного центра управления всей ближайшей галактикой шло полным ходом. Сказывалось близкое расположение свалки с залежами полезного материала, да и в самих глухих закоулках бункера и его темных коридорах, пересекающих огромные запыленные помещения, Фазер тоже обнаружил массу полезных для себя вещей. Например, одно из таких помещений было полностью заставлено страшно древними холодильниками марки ЗИМ, корпуса которых в советское время штамповали из брони легких танков, поэтому Фазер тут же решил использовать их в качестве инкубационных камер в своем строящемся генераторе клонов, или как он еще называл – машине кадавров. Дело двигалось, и Фазер, поначалу разочарованный мелким масштабом попавшейся ему планетки, потихоньку смирился со всеми её недостатками, временами находя их по-своему очаровательными в своей примитивной экзотике, и пришёл к выводу, что всё не так уж и плохо, как всем хотелось, и впереди его еще ждут светлые дни, когда Галактика будет содрогаться при звуках его ужосоного Имени! А все неприятности и разочарования останутся в далеком прошлом, где уже остались скучная работа, тупое начальство, стерва-жена и такая маленькая и жалкая зарплата, что, в первый раз увидев её на столе бухгалтерии, Фазер решил, что это просто следы от невоспитанной мухи, невытершей свои лапы после посещения местного туалета. Да и здоровье уже было не то, все эти командировки на только что открытые планеты, многомесячное ползанье в душном скафандре вокруг неизвестных видов местной флоры и фауны пагубным образом сказались на его самочувствии, и в 30 с небольшим у него уже почти полностью выпали на голове ректальные усики, обнажив под собой уродливые хитиновые шишки, покрывавшие рано полысевшую голову. А после того, как на одной из таких планет на него сначала напала, а потом еще и насильственно опылила стая плотоядных морковин, он решил, что всё - хватит, и принял давно назревшее решение: пора с этим завязывать и переходить на тихую лабораторную работу в один из центров при Академии парадекватных исследований. Но и там карьера у Фазера не состоялась в силу вполне объективных причин. Природа была к нему всегда щедра и наградила двумя своими богатствами, преследующими Фазера на протяжении всей его жизни, и от которых он так и не смог избавиться: мерзким характером и таким же омерзительным внешним видом. Ни то ни другое никак не способствовало его популярности в обществе, и, может быть, именно поэтому он еще в детстве подсознательно выбрал себе профессию космоботаника, которая позволяла ему прятать свою шишковатую голову в уютной тишине защитного скафандра и мечтать, с завистью глядя на далекие звезды, где более удачливые его соотечественники имели всё, а он… он так и остался нищим и неудачливым Фазером, настолько жалким, что, когда на сэкономленные деньги позволял себе раз в месяц купить бутылку банального пива, то, раздувшись от внезапно нахлынувшего на него чувства собственной социальной значимости, выкладывал ее фотографии в планетарную вибросеть. А затем, всю следующую неделю, Фазеру приходилось каждый вечер вызывать неотложку на дом, потому что каждый вечер Фазера дома почти до смерти душила жадная Жаба. Жаба Василисовна. Именно так звали жену Фазера, и папа её был василиском с планеты Блум, о чём она, по совету своей матери, тактично забыла сообщить Фазеру перед их свадьбой.
Как уже говорилось, на новом месте Фазеру как всегда не повезло. В первую же неделю он вдрызг разосрался с начальством, подрался с уборщицей и уронил колбу с реактивами на единственный экземпляр еще не опубликованной в вибросети щупольцеписи будущей научной работы главы академии, грозившей обессмертить труднопроизносимое имя автора. Это была катастрофа. На следующий день Фазер был переведен на самую низкооплачиваемую должность в отдел мойки лабораторных колб и засунут в самое дальнее и глухое крыло Академии, такое заброшенное и всеми забытое, что туда не долетала даже пыль. Со временем про него тоже забыли, перестали вовсе платить зарплату, и он, пытаясь не умереть с голоду, приторговывал в темных подворотнях космопорта сомнительным синим порошком, выдавая его за стопроцентный экологический спейс-18. На самом деле это была обычная перхоть, собранная с Греки, которого тоже, после цикла неудачных исследований и опытов над ним, спихнули с глаз долой на это кладбище научных идей, на котором нынче прозябал Фазер. Но как ни странно, перхоть всё же торкала, хотя не так, как настоящий спейс, но тем не менее Фазеру иногда удавалось впарить её приехавшим на экскурсию нубам и разжиться целой двадцаткой, а то и соткой чатлов. Это был праздник, и он радостно бежал домой, сжимая в одной щупальце съедобный веник ароматных форкитусоф, а другой бережно прижимал к своему среднему дыхальцу коробочку с завораживающе жужжащими внутри майскими хохловыползнями, и в тот вечер жена не пыталась прожечь в его хитиновом покрове своим негодующим взглядом новую дыру, а позволяла залезть в их общую семейную ячейку рядом со своим многочленистым телом и уютно заснуть после ответных ласк под эротически успокаивающее жужжание свежих выползней, повторяющих один и тот же убаюкивающий звук: униаркувуниаркувуниаркувуниаркув...
И тогда Фазеру снились яркие и странные сны, про загадочное место со странным названием гамбург, населенное уродливыми существами, своими лысыми и мерзко выглядящими конечностями тянущимися из-зо всех темных уголков этого нехорошего места; они пытались выхватить из его щупалец маленькую, почти плоскую коробочку, одна сторона которой светилась непонятной надписью "Забыли пароль?". Фазер тыкал в коробочку своим хентаклем, и тут же на ее гладкой поверхности загоралась новая надпись: "Вы ввели неверное/неактивное имя пользователя или неверный пароль" … и он просыпался… радостно понимая, что страшное место ─ всего лишь сон, а его снова ждет забытая лаборатория с её колбами, Грека и его перхоть. Начинался новый, замечательный день на планете 43235325 sfuyr # 43215423, и замечательными эти дни были до точно такого же серого утра одного черного дня, когда в подвале лаборатории Фазер случайно обнаружил чертежи древнего артефакта темных тысячелетий, легендарной Машины Кадавров. Вот тогда-то и рухнуло его маленькое обывательское существование, и начались тяжелые диссидентские будни будущего Властителя Галактики. Но об этом будет рассказано как-нибудь потом ))
И тогда Фазеру снились причудливые и странные сны, снилось загадочное место с грохочущим названием ─ Гамбург, населенное уродливыми существами, которые своими лысыми, мерзко выглядящими конечностями, тянущимися изо всех темных уголков этого нехорошего места, пытались выхватить из ослабевших щупалец Фазера маленькую, почти плоскую коробочку, одна сторона которой обжигающе светилась непонятной надписью "Забыли пароль?". Фазер не отдавал коробочку; крепко держа, её он понимал, что, если они смогут её у него забрать, то он уже никогда не найдет дорогу назад из этого пугающего его темного места, и он тыкал в коробочку своим хентаклем, и тут же на её гладкой поверхности загоралась новая надпись: "Вы ввели неверное/неактивное имя пользователя или неверный пароль" … и он просыпался… радостно понимая, что страшное место ─ всего лишь сон, а его снова ждет забытая лаборатория с её колбами, Грека и его перхоть. Начинался новый, замечательный день на планете 43235325 sfuyr # 43215423, один из миллиардов точно таких же замечательных дней, родившихся на этой планете, и замечательными эти дни были до того самого черного дня, вечером которого в подвале лаборатории Фазер нашел чертежи древнего артефакта темных тысячелетий ─ легендарной Машины Кадавров. Вот тогда-то и рухнуло его маленькое обывательское существование, и начались тяжелые диссидентские будни будущего Властителя Галактики. А всё произошло примерно так…

С последнего побега Греки прошло уже почти полных тридцать лет. Первые пять лет планета тряслась и билась в приступе неконтролируемого ужоса, ежедневно видя на своих влажных от утренней росы тротуарах уже остывшие тела его жертв, чьи остекленевшие глаза безжизненно блестели в пурпурных лучах восходящего солнца своими черными, выпитыми смертью до дна, зрачками. Могильные ячейки кладбищенских секторов неукротимо росли, вытесняя собой из городской черты жилые кварталы, и уже редко можно было встретить на улице взрослую арахофагу, не украшенную ярким пятном поминальной плесени на своем панцире по ушедшему в небесный круиз мужу, отцу или сыну. По необъяснимым для ветеринаров и ксенопсихологов планеты причинам, жертвами Греки становились в основном мужские особи титульного вида арахофагов, представителей же других полов он упорно игнорировал. Ученые предполагали, что Грека ─ ксенофоб, расист или латентный импотент одновременно. Но через некоторое время число жертв стало уменьшаться, и о Греке постепенно забыли, а все главные страницы вибросети заняли новости о разразившейся в ближайших секторах эпидемии космической чумки. Забыл о нём и Фазер, пока случайно, однажды вечером, не решил заглянуть в подвал лабораторного корпуса Академии, притаившийся за покрытой липкой паутиной, тяжелой обитой настоящим кованным железом и уже лет сто не смазывавшейся дверью, из-под которой в коридор несло несвежим душком давно не мывшихся грекиных блох. Именно с грекиными блохами и произошел тот знаменитый контакт двух чуждых друг другу разумных форм белковой жизни, изменивший всё дальнейшее течение нашей истории. А если вы сейчас внимательно приглядитесь к присутствующей тогда и лазящей сейчас по трекеру третьей биологической форме, то сами легко поймете, почему тогда в Историю Вселенной вошел контакт двух разумных форм жизни, а не трех . Да, всё верно: блохи, живущие на Греке, были гораздо умнее самого Греки. А так, кстати, бывает часто: живете вы на планете – и понимаете, что она дура- дурой. Но зато своя, родная, с зелеными густыми лесами, полноводными широкими реками, теплыми морями , необъятными океанами и высокими горами, тянущимися к облакам скалистыми пиками, сверкающими под чистым синим небом ледяными шапками . Это и есть Родина, и, наверное, за это её и любят люди, просто за то, что она такая, какая есть. А Родиной блох был Грека, и у него была густая, свалявшаяся и никогда им не мытая борода. И за это его тоже любили блохи. Он был их Родиной и называли они его просто - Греция.

Первое грекотрясение произошло, как происходят все глобальные и естественные явления в недоразвитом обществе, навроде дождя летом или снега зимой – всегда неожиданно, но давно предсказуемо. Оно было предсказано еще пару веков назад, местным предсказателем Атанором, слепоглухонемым и парализованным на оба полушария головного мозга стариком, которого ближайшие родственники из-за его нудного снобизма и вечно недовольного брюзжания замуровали в ближайших катакомбах, ставших впоследствии широко известным во всей Греции домом престарелых. Случилось оно как раз во время внеочередного созыва народного собрания, по традиции проводимого на центральной лысине Греции, способной вместить всех дееспособных граждан страны, успевших выпить за свою жизнь не менее литра гречкиной или соседской крови. Как водится, внеочередную экклесию должен был открыть архон эпоним – Филипок, но когда он важно шествовал к возвышавшейся на площади трибуне, в заполонившей всё видимое пространство толпе блох возникло внезапное оживление, и небольшая группа наглых насекомых, оттеснив своими телами почтенного архонта, под возмущенный шум и вопли наблюдающих за этим безобразием граждан, позволила прорваться на его место мелкому гемору Нагану, который, вздернув вверх острый подбородок и картинно отодвинув в сторону ножку, обратился к присутствующим блохам с патриотической речью.
Не имевший права голоса на собрании блох Активатор, стоявший совсем далеко от оратора, в задних рядах, выделенных для граждан третьего сорта, пытался сквозь шум толпы разобраться со смыслом долетавших до него слов.
– Братья Блохи! – донеслось до него. – Сегодня, в этот ясный, солнечный день, мы потеряли то, что мы надеялись никогда не потерять. Мы не могли это потерять, потому что на этом мы жили. Это было нашим домом, нашим кормом и нашим всем. Мы потеряли нашу Грецию, нашу Родину!
Мгновенно замерев от этого известия, толпа подалась вперед и, тяжело выдохнув, впилась тысячами маленьких глазок в фигуру на трибуне.
– Помните, с какой ловкостью наша Родина рылась в ароматных помойных баках, как умело она разрывала своим потрескавшимся носом тонны загнившего мусора в поисках аппетитных объедков, как она любила поваляться в теплой пыли, подставив свой облезлый бок весеннему солнышку? Чудесное было время, братья. Мы тогда вылезали из её грязной шерсти и резвились на свежем воздухе, устраивали пикники и народные гулянья, иногда к нам приезжал даже цирк. А какая в эти дни у нашей Родины была кровь! Терпкая, пряная, сгустившаяся под майским Солнцем.. с одного глотка валящая с лап. Да, Блохи, что это было за время!
По замеревшей толпе пронесся сладкий вдох приятных воспоминаний, и она на несколько секунд зашевелилась всей своей огромной массой, вспоминая совместно пережитые счастливые минуты из прошлой жизни. Оратор тем временем продолжал:
– А помните, как наша Родина болела? Она тогда залезала под теплотрассу и долгие дни лежала там, жалобно скуля и повизгивая. В эти дни мы могли пообщаться с другими блохами, обменяться новостями, завести новых друзей, пройтись по бутикам и магазинам. Дети весело прыгали по трубам, устраивая спортивные соревнования, а молодые могли выбрать – уйти или остаться с нами. Да, братья Блохи, счастливое было время.
Но не скрою, были и тяжелые дни. Нашу Родину часто били. Особенно часто почему-то ногами и по голове. Наша Родина была вороватой и приставучей. Любила что-нибудь при случае украсть. Удавалось редко, но били часто. И тогда для нас наступало время скорби и печали. Мы гибли сотнями и тысячами! Дети, женщины, старики – удары ног не щадили никого. Ровные ряды могил скрывались под облезлой шерстью, щедро политой нашими горючими слезами.
Особенно больно вспоминать тот случай, когда нашу Родину избили обрезком трубы за украденный из ларька кусок колбасы. Целых десять дней наша Родина скулила, зализывая раны, а вся Греция под этот скорбный плач прощалась с погибшими товарищами и родными.
Да, братья Блохи, трудное было время.
И с женщинами нашей Родине не везло тоже. Не знаю почему, но не везло тут и всё! Хоть плачь. Много раз мы надеялись, что вот-вот получится. Уже все обнюхали, уже наша Родина умело все облизала, уже должен настать тот самый миг, когда мы сможем увидеть это самое счастливое мгновение… Но нет!.. И так сотни раз.. Печально.
А сегодня она околела. Почему именно сегодня – непонятно. Но ровно в пять тридцать по афинскому времени она тяжело вздохнула, потом взвизгнула и, в последний раз лизнув себя, перестала дышать.
Мне тяжело это говорить вам, братья, но настала горькая пора исхода. Мы должны найти себе новый дом, кровь и Родину. Не скрою, не все из нас дойдут, многие погибнут в этом пути, многие отстанут, а некоторых мы съедим сами, но! Но я верю! Наступит тот день, когда мы обретем долгожданное прибежище, землю обетованную, нашу новую Родину! Прощай, Грека! Ты и твоя кровь навечно в наших сердцах. Вперед, Блохи!
– Ура!!!!!!!! Вперед!!!!! – Заревела воодушевленная толпа, и тысячи лап, подхватив Нагана, понесли его тело вперед, словно знамя борьбы и надежды, ведущее их к новой и счастливой жизни. – Уря!! – Активатор вместе со всеми тоненько взвизгнул и тут произошло оно – первое в истории блох грекотрясение. Огромная черная тень закрыла небо над Народной Плешью, ненадолго зависла над толпой и, не дав осознать присутствующим всю ужасающую сущность постигнувшего их несчастья, исчезла за линией горизонта. И пока блохи, выронив Нагана и как по команде замолчав, с помощью своего маленького мозга растерянно пытались понять, что произошло, вся Греция вдруг содрогнулась, и на толпу обрушился тяжелый, оглушающий звук, напоминающий рев сходящей с гор лавины, но только в десятки раз более громкий и страшный. Что-то или кто-то огромными лапами подхватило Активатора и, оторвав его от поверхности, потащило ввысь, вон от родных и близких, от друзей и знакомых, от родины и гражданского долга, куда-то по направлению к пугающей его неизвестности… – Памагите!!! – Кружился в его голове отчаянный вопль, который он так и не смог из себя выдавить.
Поднявшись на высоту полета греческой гниды, Активатор собрал внутри себя всю наличную мужественность в кулак и, сжав её, решительно разжмурил лупастые глазки, чтобы с изумлением посмотреть ими вниз. Внизу, шелестя густыми зарослями немытых волос, раскинув в разные стороны тонкие ручонки, широко простиралась его любимая Родина. К великой радости Активатора, родина была не мертвой, а просто мертвецки пьяной, и её хриплое дыхание со слабым свистом вырывалось из глубокой расщелины в центре безобразной горы, в которую обычно блохи любили бросать принесенных в жертву случайных прохожих или прочих проходивших мимо оппозиционеров развитой и контролируемой демократии. "О, вот она какая – Родина!" – думал Активатор, следя, как потрепанное жизнью и обстоятельствами грязное тело греки храпело среди рваного тряпья и картона, из которого тот свил в подвале себе уютное и теплое гнездо.. "Великая, могучая, никем непобедимая, – зажужжал активатор, вспоминая первые строки гимна. – Боже храни её!!! славься огромная…" – жужжал он в приступе неконтролируемого патриотизма, почти до смерти напугав своими воплями пролетающую мимо стаю шлепокрылых спиногрызов, направляющихся на гнездовье куда-то в район подмышечной впадины. Активатор теперь летел высоко над торчащим из бороды носом, на котором, по рассказам знакомых ему стариков, жили души погибших блох; чуть позади за ним уже виднелись безвольно простертые уши, по которым он так любил прыгать вместе с другими блохами в далеком и беззаботным детстве, и которые (уши) сейчас безжизненно лежали двумя огромными лопухами в толстой пыли академического подвала, и ему было хорошо от охвативших его воспоминаний и от того нелепого чувства гордости, которое заворочалось в глубине его желудка при виде огромного пространства спящей под ним Родины.
– Хорошо-то как! – пропищал Активатор в этот момент феерического воодушевления, усугубленного величественным видом валяющейся в грязи родины, и ему захотелось прочесть уместное торжественному моменту многостишие или отрывок из давно померших классиков, но в маленький мозг заходил, как всегда, лишь один пошлый копипаст в виде апофеоза обывательского идиотизма, называемого народной мудростью. Но тем не менее внезапно странное чувство охватило его еще глубже, и он, задрав свой маленький хоботок высоко в небо, продекламировал:
Вы, в перхоть, закопайте моё тело.,
В ту перхоть, что, я каждый день топчу.
И я признаюсь, перед вами, смело:....................
Я родину, как женщину, хочу!...,
Получилось что-то не совсем то, но окрыленной самим фактом впервые удавшегося в его жизни, пускай и примитивного, но более-менее связанного крайне сомнительным смыслом стихотворного произведения, Активатор сладко зажмурился от гордости и снисходительно усмехнулся, вспоминая, как его всю жизнь пинали за патологическую страсть к запятым и точкам, заменившую ему творческое либидо. "Да… нужно сюда еще побольше запятых поставить... Желательно через каждую букву и тогда это произведения на века войдет в память потомков", – замечтался раздувшийся от собственной важности блох, которого нес на себе мощный сквозняк, дувший из-под незахлопнутой фазером двери подвала. Активатор почувствовал, как в это мгновение его хоботок наполнился сладкой слюной, и перед зажмуренными глазками возникла наглая точка, игриво шевелящая своим массивным задом. Блох мечтательно потянул к ней свои лапки, пытаясь схватить черные, толстые бока, возбуждающе подрагивавшие в предчувствии того момента, когда он сладострастно приникнет к ним своим маленьким и жарким от томящегося внутри него вожделения хоботком... И в этот самый решающий миг Фазер в третий раз с раздражением пнул валяющееся тело греки; то вздрогнуло и с хрипом выпустило из себя мощную струю залежалого воздуха, которая подхватила Активатора и отнесла его еще дальше от родного тела, а вместе с ним и остальную толпу наивных иммигрантов во главе с Атанором его сиамским близнецом Аттриком, наганом и всем остальным выводком блох, ищущих себе новую родину с вкусной и теплой кровью. Но вот только у фазера, на которого принесло первую волну жертв исхода, кровь была совсем не такая, к которой они привыкли на своей пускай и грязной, но комфортной и теплой исторической родине, она была черной и ядовитой, как нефть марки urals, поэтому в тот же вечер блохи съели самого слабого, глупого и никчемного из них – Активатора.

– Да пошли вы все! – Веско выкрикнув в темноту свое последнее слово Синобид, вышел вон с балкона, а внизу уже стояла толпа модераторов и радостно рукоплескала его прыжку, глядя, как вращающееся тело, словно выброшенная чьей-то брезгливой рукой так и не успевшая догореть свою короткую жизнь, но уже ставшая в этот вечер лишней свеча, с влажным шлепком врезавшись в поверхность планеты, смочило горячий асфальт у их ног своим маленьким, но таким гордым мозгом. И никто из зевак в тот вечер так и не стал разбираться, почему он настолько странно закончил свой никому не нужный оффтоп. Лишь один Тавсабак вспомнил о нем на следующее утро, очищая розовые пятна со своих лакированных админских штиблет. Вспомнил и неприлично выругался. "Коля! Не ругайся матом!" – проорала ему с кухни мать, готовящая сыну бутерброды в школу. Настал четверг, но для Синобида время остановилось в среду 27.07 в 19.30 по гринвичовскому времени, и с этой минуты начался его персональный ад.
"Привезли! Привезли! Наконец-то!" – дико и радостно кричали голоса в его голове, и Семэн ликовал, ощущая, как сердце запрыгало от счастья, при виде курьера, свернувшего в его тихий тупичок с ярким пакетом, в котором томился долгожданный заказ. Ох…!!. Семэн прислонился к двери минимаркета, почувствовав, как вдруг на его уставшее, пожилое тело нахлынула вторая волна описуемой радости, и он, на секунду замешкавшись, не успел отворить злосчастную дверь перед лоснящейся от жира мордой очередной покупательницы и тут же был вознагражден за медлительность болезненным пинком в голень, давно отбитую за эти годы бесчисленными актами проявления истинно американской доброжелательности. Но в ответ Семэн лишь крепче сжал зубы и, широко улыбнувшись, сверкнул на жирную тетку последними достижениями производителей зубной пластиковой ортопедии и так же широко распахнул дверь минимаркета с кричащей яркими светящимися буквами вывеской «Лабаз Кэш энд Керри», которая, обнажив свой черный зев, жадно всосала внутрь магазина очередную жертву сетевого ритейла. Но в этот момент всё внутри хлипкого тела человека-пружины пело и смеялось от радости. Ему несли новенький, китайский микрофончик с гордым и эротичным названием «Самсон», и Семэн уже таял от нахлынувшего на него обжигающего желания, представляя себе миг их первого знакомства, когда его липкие от слюнявого возбуждения губы в первый раз прикоснутся к девственно чистой и ещё никем не облизанной серебристой микрофонной решётке, нежной и хрупкой, как утренний иней после самой долгой, последней ночи ушедшего года. И тогда он почувствует его пикантный, теплый, отдающий остротой металлический вкус, пьянящий аромат его новых проводов, терпкий, ударяющий в голову запах нетронутой пластмассы. Ещё один посетитель тупо ткнулся своей головой в живот Семэна, и тот автоматически согнул правую руку, равнодушно таща на себя тяжелую створку бронированной двери. Как же ему опостылела эта тупая и однообразная работа швейцара при захолустном магазине для бомжей и неимущих, расположенном в одном из самых бедных и грязных кварталов города. Тупые аборигены даже слова такого не знают – "швейцар" – и поэтому называют Семэна одним им понятным и от того простым словом – "человек-пружина". И изо дня в день, вот уже 20 лет, он с подобострастной холопской радостью распахивает дверь любому человеческому мусору, в который раньше побрезговал бы даже плюнуть. Он – Семэн , чье имя гремело по всему союзу, кто танцевал практически перед всеми президентами и царственными особами старой Европы, кого те встречали бурей оваций и которого однажды давно, увидев на сцене, парящего в белоснежной, накрахмаленной пачке, сам министр культуры Франции, от охватившего его волнения, упал на двое суток в коматозный обморок. Да бог с ней с этой дверью, переживет он, он уже смирился с этим никчемным своим существованием, со своей вынужденной ролью раба входной двери в убогую лавчонку, главное что он знал – именно сегодня наконец-то осуществится его сокровенная мечта, его заветная цель, и жизнь его круто изменится, обретя нехватавший ей смысл и хоть какую-то иллюзию, пускай хрупкую и наивную, но всё же наверно могущую убедить человечество в том, что Сэмен не самый последний лузер в этом невзлюбившем его, таком жестоком мире. И этот голос снова будет греметь перед людьми, но уже не как прежде, за кулисами театра, и его звезда снова вспыхнет, но не на год или пять лет, а на десятилетия, а может быть так ярко вспыхнет, что уже никогда не погаснет и будет сиять в небе новым ярким, фиолетовым солнцем! Она будет сиять даже после его смерти, согревая своим светом только тех избранных и немногих, кто сумеет по достоинству оценить эти последние лучи его актерского мастерства, так рано увядшего, но еще до сих пор, способных обжечь чей-то неокрепший мозг фундаментальной непостижимостью драматического гения, который почти умер двадцать один год тому назад, на развалинах нижнечебоксарского театра драмы и балета, сгоревшего в далеком 1991 году. Но сегодня Сэмен станет декламатором рутрекера.орг. Ведь ему уже несли микрофончыг.
"МиграфончыГ..мой миграфончыг ..моя прелесть…" – доносился до Синобида шепчущий голос, вытащивший его из уютного небытия и забвения, в котором спало его расплющенное сознание, уютно укрывшееся липкой чернотой посмертного сна. "Где это я..что со мной.." – Синобид не мог пошевелить ни одной мышцей, тело его словно растворилось в пространстве и времени, и все чувства погрузились в вязкую трясину, всосавшую его в свою густую субстанцию, сквозь которую пробивались лишь эти нелепые отзвуки чужого голоса. И тут он почувствовал, как чьи-то жадные и толстые руки облапали его безжизненное тело, грубо потащили его куда-то под аккомпанемент восторженных, пришепствующих завываний, сквозь которые пробивались визгливые нотки врожденного безумия. "Мыкрафончыг!!…" – чмокающий, влажный шепот раздался совсем рядом…"Мой микрафончыг! - подожди моя радость, сейчас мы тебя подключим….."
"Что вы творите извращи!!..ненадо миня подключать, оставте меня в покое, я сплю.." – хотел прокричать Синобид, но его губы его не послушались, и немой крик так и не был никем услышан.
"А вот и он, наш маленький проводочег…" – омерзительно прихихикивая, продолжал невидимый кто-то..
И Синобид почувствовал, как толстые пальцы грубо схватили его за самое интимное место и стали это место вытягивать, вытягивать, причиняя этим невыносимую боль его телу. Беззвучно всхлипнув, Синобид еще раз попытался вырваться из крепко вцепившихся в него, липких от вонючего пота пальцев, но снова так и не смог шевельнутся. От бессилия и страха он заплакал. Без слез и звука. Про себя и только для себя. Он не понимал, где находится и почему вокруг одна лишь темнота, почему он не может пошевелиться и кто этот человек, тащущий его и что-то там делающий с его молодым и еще недавно здоровым и сильным телом. Самое обидное – это то, что Синобид не помнил, что произошло с ним накануне вечером. День выдался неприятный, вечером он решил отдохнуть, выпил виски, поругался с кем-то в интернете, выпил водки, поругался с любимой девушкой по телефону, потом еще что-то выпил,что-то снова написал в интеренет… поругался с нелюбимым админом по скайпу, снова выпил, подрался с соседом.. ушел в магазин…поругался там..выпил…пришел домой.. наверно опять выпил..дальше ….а дальше……………
"Готово!" – радостно проблеял все тот же немолодой голос с козлиным тембром, и Синобида внезапно сильно и больно ударило током в промежность, по его телу прошла широкая волна сильной судороги, и глаза, несколько раз моргнув от изумления, сами собой широко открылись . И он, каким-то чудом обретя голос, закричал, увидев перед собой огромные, нечеловеческие губы, едва закрывавшие пожелтевшие ряды редких и неровных зубов, между которых болтался омерзительно шевелящийся, скользкий, покрытый отвратительной слизью и пупырчатыми наростами толстый кусок сырого мяса, жадно тянущийся к его лицу. Ему вдруг стало дурно от ужаса и омерзения, охватившего его при виде этой фантасмагорической картины. "Заработало!" – прогрохотала зловонная яма необъятного рта, и огромный, как фонарный столб, палец потянулся к нему, чтобы нежно поскрести грязным ногтем Синобидапо лицу , но Синобид этого уже не увидел. За секунду до прикосновения, от всего пережитого кошмара, он впал в спасительное беспамятство.

Часть первая.
Дети Иапета.
Повторяй за мной : есть живые и мертвые , дневной народ и ночной , упыри и туманные твари , горные охотники и псы господни. И те, кто ходит сам по себе.
— А вы кто? — спросил Никт. (с) Нил Гейман
1. Утро Г.
Будильник за стеной орал пронзительно и злобно, безжалостно разрывая звенящим механической ревом предутреннюю тишину надвигающейся на страну среды.
Мастера второго часового завода вкладывали в своих заводных монстров такое жуткое cantanto, что выброшенные этими воплями из железных коек трудящиеся,
приходили в себя лишь перед воротами родных заводов, а самые физически слабые - уже после обеда, квёлые и совершенно неспособные вспомнить чем они занимались
всю первую половину рабочего дня.
Поэтому никому не хотелось вставать в эту среду, да и во вторник тоже не хотелось, и в четверг не хотелось, и в пятницу, и в субботу...
Притаившиеся в глубине темных панельных норок, сонные граждане не спешили радостно приветствовать начало нового трудового дня, напротив, пряча свои мягкие тушки
под ворохом ватных и полушерстяных одеял они пытались как можно дальше оттянуть миг первого с ним знакомства. Но новый День не сдавался, он трубил о своем появлении
с помощью армии механических глашатых, он бил и стучал в окна порывами ветра, он разогнал сильными руками хмурые тучи и выпустил из за края Земли свежее солнце
и когда оно покатилось по ясному синему небу, даря людям свет и тепло, Хортон проснулся.
Он проснулся и точно так же, как и остальные рядовые жители любимой страны
тоже не захотел вставать и идти на работу. И пока миллионы, слабо соображающих спросонья и оглушенных рвущим нервы звоном людей, ползали по собственным квартирам
в попытке найти и заткнуть маленьких, механических уродцев, Хортон лежал и слушал сквозь тонкие панельные стены эту какофонию безумия, напоминающую
ему сумбурные произведения Шестаковича и Шнитке.
Именно поэтому Хортон ненавидел каждое новое утро. А ещё у него никогда не было собственного будильника.
Будильники не нравились ему своим равнодушным отношением ко всем живущим в этом мире людям, чьё существование они были призваны сделать невыносимым.
У них очень неприятное призвание, думал Хортон. Маленькие стальные монстры, острыми зубками жующее ваше время и за которыми вам же и нужно ухаживать,
держать их в тепле и сухости, каждый вечер, заводить их отвратительную пружину, а после этого ещё и смотреть как их стрелки медленно топчут вашу жизнь
вычеркивая из неё сотнями и тысячами, целыми тоннами минуты и секунды под свое мерзкое и унылое тик-так, тик-так, тик так тик так...
В таких сложных отношениях, между будильниками и людьми, было по мнению Хортона что-то патологически нездоровое,
загадочный и дремучий человеческий порыв, странное самопожертвование, почти генетическое преклонение перед Великим Механизмом Вселенной,
чей алгоритм люди так до сих пор ещё и не разгадали и с которым они молчаливо смирились, глубоко спрятав его среди огромного числа остальных своих
более незначительных психологических отклонений с которыми они уже сотни тысяч лет пытались ужиться в рамках существующей у них реальности.
Вставать Хортону все еще не хотелось, но жрать он уже хотел, а поэтому потянулся скрипя слипшимися за ночь позвонками и сунув босые ноги в заношенные тапки,
пошлепал в сторону кухни, по дороге к холодильнику нанеся визит одному сантехническому устройству, о котором до сих пор большинство советских граждан,
живущих в деревне знало по фильмам, книгам и рассказам городских родственников.
Сидя на унитазе и листая пятый номер Крокодила за позапрошлый год, Хортон безмятежно и почти с наслаждением представил,
как он сейчас выйдет на балкон и глядя на стелящийся по влажным осенним улицам туман, закурит первую за этот день сигарету.
Неспешно, с наслаждением впустит в себя горячий дым, ощущая как никотиновый кайф несется по крови к его мозгу и мощным ударом утреннего блаженства заканчивает свой путь в голове,
окончательно выбивая из неё все остатки ночного оцепенения куда более эффективнее, чем набор бесполезных движений, которые демонстрировала в телевизоре каждое утро толстожопая физкультурница.
Судя по унылому виду, с которым физкультурница совершала свой еже утренний ритуал, всю эту фигню она с удовольствием променяла на бы свою прежнею, беззаботную жизнь в цеху первого тракторного,
где здоровые парни и девчата с комсомольскими значками на спецовках, смеясь и поигрывая мощными мышцами, выполняли за день недельный план, а после еще всю ночь в общежитии читали стихи
маяковского и пели под луной под гармошку романтические песни о любви и дружбе. Хортон замечал, как время от времени она на долю секунду замирала между упражнениями и тяжелая черно-белая
тоска заполняла её глаза в этот момент, а лицо делалось каменное, как у актрисы Орловой, когда в фильме Цирк у её героине враги народа отняли любимого негрятенка.....
За шумом спускаемой воды, Хортон чуть не пропустил телефонный звонок и даже не успев удивится, кому он мог понадобится в такой ранний час,
едва успел схватить трубу стоявшего в коридоре коричневого аппарата, как низкий, слегка гарсирующий голос сразу поинтересовался:
Полиграф Полиграфович?
Нет, Христален Марленович, немного смущаясь от такой фамильярности, ответил Хортон.
Вы уверенны? немного подумав спросили из трубки.
Абсолютно! ответил Хортон
Очень странно, , задумчиво констатировала та, а потом голос изменился и подозрительно спросил снова Кто у аппарата? - Немедленно назовите ваше имя!
Заслышав прозвучавшие железные нотки, Хортон вспомнив лагерь, серые бушлаты и крепко натянутый вокруг горла пионерский галстук, инстинктивно подобрал живот,
выпрямил спину и звонко и четко отрапортовал:
Рядовой запаса, научный сотрудник, Хортон Христален Марленович, 29 лет, не женат, не был, не привлекался, родственников на окуппированной территории не имею.
Еврей? поинтересовались на том конце провода.
Сочувствующий !
Вольно! приказала трубка и уже злым, хриплым шепотом заговорила. Слушай сюда рядовой! Ты сегодня на работу не ходи, не надо.
Позвони и скажи, что уехал на похороны - дядя мол умер в Харькове.
Дверь запри, сиди тихо, на звонки не отвечай, к окнам не подходи, свет не зажигай. Завтра за тобой придут.
ЭЭээ..растерялся от такого предложения Хортон..нету у меня никакого дяди в Харькове.
Это теперь нету, а раньше был. Не будешь слушать, что тебе говорят и тебя завтра тоже не будет.
От такой нелепой угрозы, из головы Хортона моментально выбежали немногие мысли, а на их месте образовалось нечто неприятное и липкое, очень похожее на страх,
который он испытывал в детстве когда семиклассник Борька по кличке Холокост, поймав маленького Хрустика в раздевалке, вешал того за воротник и пока пойманное тельце
болталось на вешалке как сопля на ветру, неспешно освобождал его карманы от спрятанных там сокровищ.
Обычно ему доставалось двадцать копеек ежедневного содержания,
положенные туда накануне вечером заботливой хортоновской мамашей, очень переживавшей за то чтобы ребенок хорошо питался, "а то Хрустя такой талантливый и такой хилый ребенок
не то что дети этих пролетариев, которые жрут все подряд и ругаются под окнами а еще наверняка воруют и пьют, сплошные малолетние уголовники и проститутки, а вот её Хрустик такой талантливый только кушает мало,
а кушать нужно много, все пианисты такие упитанные, особенно такие талантливые как мой мальчик .. и тд и тп",
но иногда там попадались значки или иностранные марки, выменянные Хортоном у других наивных школьников на всякую детскую чепуху.
Так что Борька, состоя на учете в милицейской комнате, имел практически официальную охотничью лицензию на самцов школьных оленей,
возрастом от десяти до тринадцати лет, стадо которых еженедельно прирастало и достигло к концу года численности в восемьдесят голов. Благодаря таким школьниководческим талантам Борька
каждый вечер покупал своему батяне заветную поллитру столичной, а себе бутылку анапы и понтовую дукатовскую яву с листьями на пачке.
Именно на голос Борьки больше всего сейчас был похож противный шепот льющийся на Хортона из телефонной трубки.

Именно на голос Борьки больше всего сейчас был похож противный шёпот, льющийся на Хортона из телефонной трубки.
─ Извините, товарищ, мне сейчас некогда, перезвоните позже, ─ произнёс Хортон и повесил трубку.
Ему действительно было некогда, на кухне подгорала яичница, а на плите громко свистел кипящий чайник,
обиженный на хозяина за то, что тот его поставил на плиту рядом с плебейской сковородой,
всё утро ноющей про мороженную картошку и зелёную колбасу из местного гастронома, от которой у неё по бокам выступала экзема.
─ Ссыыыыыыссхосяин...сыыхосяин...спассыыыыииии, ─ чайник продолжал жалобно свистеть, до тех пор,
пока Хортон не снял его с плиты и не залил кипятком кружку, в которой болтались две столовых ложки
настоящего, растворимого, коричневого кубинского кофе из жестяной банки. Банку на прошлый Новый год подарил ему Димка Логинов.
Где он её взял осталось загадкой, но Хортон подозревал, что у его бывшего сокурсника имелись на чёрном рынке серьёзные завязки.
Димка мог достать почти всё, и не только продукты или одежду, но и нужный материал для хортоновской диссертации.
А материала Хортону требовалось много, очень много. И почти весь он был опубликован в заподных научных журналах,
либо пылился по стране в закрытых архивах, изъятый из свободного доступа.
В 7 ч. 25 мин, стоя на балконе двенадцатого этажа, Хортон отхлебнул из алюминивой кружки ароматный кофе,
вытащил из пачки долгожданную сигарету и, чиркнув о шершавый бетон спичкой, медленно, не спеша, затянулся
. ─ Эххххххх, ─ Хортон улыбнулся, когда лёгкий никотиновый кайф в его крови догнал лениво прогуливающийся кофеин
и они вместе понеслись напролом через вены, топча кованными копытами всякую лейкоцитную мелюзгу.
Сейчас бы ещё коньяку двести грамм ─ и вот оно счастье. Хортон представил,
как грациозно изогнутая женская ручка наливает ему из прозрачного хрустального графина полный стакан счастья,
играющего на свету всеми оттенками благородного янтаря, ─ и у него непроизвольно в уголке рта образовался ручеёк слюны,
побежавший по подбородку на грудь. Но коньяка у Хортона не было (((.
Блин! Хортону стало грустно от того, что даже этот маленький шажок к простому человеческому счастью ему сейчас не по силам.
─ Ах война ты война, что ж ты сука проклятая сделала
где теперь поцоны что играли на нашем дворе
за собой позвала, потрепала им волосы светлые
и сожгла их в бою, на далекой фошисткой Луне
Где их кости лежат, звёздным пеплом навеки укрытые?
кто утешит их вдов и ослепших от слёз матерей?
но не сгинут они, нами всеми беспечно забытые,
и недолго осталось светить в небе жолто-фошиской Луне!!
ты-тыт-ты-та-пы-рам-ма-та-рам тамарамарам парам, ─ напевал Хортон
мотив грустной танцевальной мелодии, докуривая сигарету. Уходить с балкона не хотелось, хотя бы из-за вида,
который каждое утро открывался с этого места. Ему нравилось смотреть, как лучи утреннего солнца окрашивают
в разные оттенки оранжевого сонно висящие в небе толстые тела заградительных аэростатов, и те становятся похожими
на огромные апельсины, которые он ел в детстве. Их приносила с работы мама в продуктовых заказах, обычно осенью и весной, в то время
ещё поощряли передовиков производства. Хортон до сих пор помнил их щекочущий нос запах, сладкий, с резкой кислинкой, ни на что не похожий вкус.
Он отогнал от себя приближающийся сентиментальный припадок и, затянувшись в последний раз, бросил тлеющий окурок вниз, стараясь попасть в голову соседской собаки,
гадящей внизу возле подъезда. А ведь только вчера во "Времени" показывали беженцев из Анголы, спасающихся от фошистских бомбёжек и протягивающих
советским корреспондентам тощие тела своих голодных детей и внуков! Его буквально затошнило от ненависти к подонкам, которые в то время, когда в мире
ежеминутно умирают от голода тысячи детей, женщин и стариков, тратят человеческую еду на такую скатину.
Людям жрать нечего, а они!
Хортон прицелился в собачью макушку. Это потому что у соседа бронь по 2 категории от Наркомкосмотанкпрома.
А наши советские воины в космосе за эту гниду жирномясую кровь проливают! Окурок снесло воздушным течением на балкон нижнего этажа,
Хортон разочарованно сплюнул сквозь губу и пошёл за шестнадцатикилограммовой гирей, которую забросил вместе с утренней зарядкой пару лет назад под ванну.
Но от поисков его оторвал новый телефонный звонок.
─ Кто там? ─ подняв трубку, Хортон прислушался к тяжёлому дыханию внутри неё.
─ Вы, гражданин, говорите, а не дышите. Зачем людей в такую рань беспокоите? ─ Хортон повысил голос, его возмутило это хулиганское молчание незримого собеседника.
─ Извините. Мне некогда, я вешаю трубку.
В ответ на ультиматум, трубка всё так же продолжала дышать, и, не дождавшись другой реакции, Хортон уже хотел осуществить свою угрозу,
когда из загадочных телефонных глубин раздался тихий человеческий голос, вежливо попросивший:
─ Роблена Леноровича будьте добры.
─ Нет таких, ─ отрезал Хортон. Его уже начали раздражать странные телефонные звонки.
─ А кто есть? ─ вежливо поинтересовались из трубки.
─ Я есть!
─ "Я" ─ это кто?
─ Я это Я! Хортон Христален Марленович!
─ Еврей? ─ всё так же вежливо полюбопытствовала телефонная трубка.
Хортон взвыл.
─ Вот что, Хортон, ты сегодня на работу не ходи, не надо тебе сегодня на работу идти, Хортон.
─ Да что же это вы все ко мне пристали!
─ Дома оставайся, придурок! ─ рявкнули из трубки.
─ Не могу я сегодня дома остаться! Не могу! У меня на работе важное мероприятие! ─ проорал в ответ Христален Марленович и,
поняв, что наговорил лишнее, быстро стукнул по пластиковым рычажкам, разъединяя собеседника.
Телефон гудел ещё пару минут, пока Хортон растерянно стоял рядом, пытаясь собрать в кучку разбежавшиеся мысли.
Ерунда это всё, дети балуются ─ успокаивал он себя, стараясь не вспоминать убедительный тон и повелительную манеру общения собеседников.
А может, сослуживцы разыгрывают. Или Колька сволочь, издевается за то, что позавчера не дал ему десятку взаймы.
Хортон чувствовал, что уже опаздывает. Автобус должен подойти ровно через двенадцать минут сорок секунд, к остановке на углу дома,
и если он не успеет на него, то следующий придётся ждать почти двадцать семь минут, а это недопустимо долго, и он снова не успеет вовремя приехать на работу.
У него и так уже есть два предупреждения с занесением в ЛД, и если он получит до конца этого года ещё одно, то может остаться не только без квартальной премии,
но и без тринадцатой зарплаты, а он уже обещал сестре одолжить четвертной на зимнюю обувь для племянников.
Сестре на работе платили мало, не смотря на сверхурочные и подработку. Но он помнил, что денег им постоянно не хватало ещё до того,
как её муж пропал во время весеннего наступления. А сейчас уже осень, и пенсии ей не полагалось до подтверждения двумя выжившими свидетелями
факта гибели кормильца. Хортон понимал, что это справедливо: вдруг тот перешёл на сторону фошистов, такое тоже случается.
Но оставалось надеяться, что муж сестры всё-таки погиб, а не попал в плен, как, например, муж учительницы со второго этажа,
которую пару лет назад увёз ночью чёрный газик.
Точно такой же, как тот, что однажды, такой же ночью, увёз Хортона в далёкий таёжный пионерский лагерь.
..
От вала хлынувших на него воспоминаний и чувств Хортон так и застыл посреди кухни с тарелкой, на которой распластался недоеденный кусок горелой яичницы
, в одной руке и с зажатой алюминиевой вилкой ─ в другой. Перед его глазами плясало далёкое изображение интерьеров старого дома, в котором жили его дед и бабка.
Дом этот был особенный, построенный ещё в то время, когда не было никакой Масквы, а в том месте, которое теперь называется Подмасковие,
жили в своих крепостях страшные крепостные памещики, которые ели крестьянских детей или продавали их на колбасу и сало заграничным буржуям.
Вот такой дом и получил хортоновский дедушка, за особые заслуги перед советской властью, и в этом доме прошло детство маленького Хрустика.
Хрустик боялся дома, его тёмных коридоров. В них постоянно по ночам скрипел старинный паркет, словно по нему кто-то непрерывно ходил, взад-вперёд, безостановочной
и нервной походкой человека, раздумывающего над непростыми мыслями. Ещё его пугал глубокий подвал, в нём, как он думал, злые памещики держали для экспорта на Запод бочки с крестьянским салом.
Но особо его пугали огромные бронзовые старинные часы, стоявшие в углу гостиной и до которых дедушка никогда не разрешал ему дотрагиваться.
На тяжёлом маятнике часов были выбиты шесть странных букв на незнакомом Хортону языке.
Ещё на маятнике было изображены человеческие глаза, и этих глаз там было четыре.

Два глаза над непонятной надписью и два под ней. И эти глаза смотрели на Хортона и других обитателей этого дома, он это чувствовал наверняка. Смотрели снисходительно, высокомерно, как, например, смотрите вы на ползающих по лесной тропе муравьёв, в тот момент когда вдруг замечаете их и догадываетесь, что позади вас остались пара раздавленных вами цивилизаций. Прошло несколько лет, Хортон подрос и решил поближе изучить эту загадку. Однажды поздно вечером все в доме легли спать и мальчиг тихонько пробрался в гостиную. Стараясь не шуметь, он осторожно приоткрыл стеклянную дверцу часов, за которой прятались внутренности старинного механизма, и схватив обеими руками тяжёлый маятник, который был в два раза больше девятилетнего Хортона, остановил его. Недобро так посмотрели часы на мальчига своими четырьмя глазами и попытались стряхнуть мелкого наглеца, но тот крепко вцепился в маятник и для верности упёрся ногами в стоящий по близости шкаф. И началась борьба. Часы мотали Хортона на маятнике туда-сюда, крутили его вокруг оси, вертели в любых направлениях, но советский школьник не сдавался перед лицом таинственной опасности, и тогда, когда наступила полночь, часы стали Хортона бить. Они ударили ровно двенадцать раз мальчига по голове, с целью нанести тому повреждения, несовместимые с жизнью, но не смогли достигнуть запланированного результата. Герой так и не отступил. Тогда над часовым циферблатом открылись дверки, и оттуда вместо кукушки на выдвижной платформе выехал представительный и откормленный ворон. Ворон брезгливо покосился на болтающегося внизу Хортона и, открыв свой железный клюв, прокаркал, обратясь при этом почему-то не к естественной аудитории, а куда-то в потолок:
" И вышел Ворон с железным клювом и сказал: Ты увидишь, как погибнет мир твой, а потом вновь родится и снова погибнет. И с этими словами улетел ворон".
На глазах удивленного Хортона говорящая птица распахнула крылья и молча пошла на таран ближайшего окна.
Хортон проводил ошарашенным взглядом этот полёт, успев подумать, что уж звоном разбитого окна он наверняка перебудит весь дом. И тут над ним кашлянули. На выдвижной платформе его ждал следующий оратор.
"И вышел Ворон с медным клювом и сказал: Не найдёшь ты конца пути своего, и будешь вечно блуждать среди звёзд, пока не погаснет последняя из них. И с этими словами улетел ворон".
Хортон лишь с открытым ртом смотрел на очередного любителя ночных полётов сквозь закрытые окна.
Следующий выступающий был уже с золотым клювом и держался более просто.
"И вышел последний Хранитель и сказал: Будешь ты проклят до тех пор, пока..." ─ тут птица замолкла.
Потом прошлась вдоль выдвижной жёрдочки и обратилась к Хортону:
─ Слышь, малец: думаю, это будет как-то чересчур. Пускай, если захотят, увольняют, проклинать я тебя не буду. Но первые два отменить не могу, прости, но не в моей компетенции. Обращайся если что к начальству. ─ И, взмахнув крылами, птица запросто разъебенила третье, ещё целое, окно.
А потом вошёл дедушка и так настучал внуку по жопе, что тот ещё четыре недели при любом своём движении слышал, как в ней что-то очень противно скрипит.
На следующий день в гостинице, где произошло громкое преступление, состоялся семейный совет. Присутствовали все живые члены семьи. Председательствовал дед, мама и папа молча сидели в углу и только грустно смотрели на Хортона. Мама плакала, и Хортону было очень стыдно и жалко маму. Ему припомнили всё, и, после долгого выступления деда, совет почти единогласно решил на пять лет отдать Хортона в пионеры. Услышав это решение, мама разрыдалась, и тогда отец поднял её, и они молча ушли из гостиной.
Следующей ночью Хортона увезли в лагерь. За пять проведённых в нём лет он научился просыпаться на работу со всем отрядом ровно в пять тридцать утра безо всяких будильников. В пионерском бараке будильника не было.
Времени оставалось в обрез. Когда Хортон был готов шагнуть за порог, телефон зазвонил снова. "Активизировались в связи с оттепелью", ─ подумал Хортон и осторожно поднял трубку:
─ Говорите!
─ Хортон Христален Марленович? ─ спросили из трубки томным женским голосом.
─ Да, это Я, ─ растерявшись, сразу и во всём признался хозяин квартиры, совершенно сексуально дезориентированный от того, что в среду в 7-50 утра в его квартире к нему по имени обращается женщина.
─ Вы на работу опаздываете, гражданин Хортон, уже на 15 минут, ─ ласково продолжила незнакомка.
─ Сейчас-сейчас.. только шнурки завяжу... ─ Хортон деланно засуетился, в тоже время не желая прерывать разговор.
─ Христален Марленович!! Автобус уже 5 минут стоит, Вас только дожидается. Это безобразие! Почему в этой стране никто не желает нормально работать! С такими, как Вы, товарищ Хортон, наша страна никогда не победит галактический фошизм!! ─ тут возмущённый голос достиг вершины негодования и сорвался на крик, и Хортон, ошалевший от такой резкой перемены тональности в разговоре, совсем смешался и так же осторожно, как поднял, положил телефонную трубку обратно на её родное место. ─ Это просто пиздец какой-то, ─ откоментировал сегодняшнее утро Хортон, выходя из квартиры. Когда дверь за ним захлопнулась, в тёмном коридоре раздался новый телефонный звонок, отчётливо слышимый у площадки лифта сквозь тонкую фанеру входной двери. От его звука Хортон вздрогнул и, бросив жать кнопку вызова лифта, помчался, размахивая портфелем, вниз по лестнице на первый этаж. Ему казалось, что за всеми дверьми, которые он пробегает, истошно звонит телефон.
На автобус Хортон, конечно же, опоздал, но тот, к его удивлению, всё ещё стоял на остановке с закрытыми дверьми. Водитель автобуса копошился спереди, скрючившись под открытым капотом, видимо пытался что-то подкрутить в механических внутренностях машины. "Да чтобы ты развалилась, гадюко!" ─ плюнул водитель в открытую дыру на морде автобуса, из которой торчали какие-то шестерёнки, потом откинул заслонку двигательного котла и забросил в распахнутую пасть топливные брикеты. Закончив процедуру, водитель выпрямился, отряхнул куртку и, словно извиняясь, произнёс: "Бензин опять в парке кончился. Приходится теперь через каждые полчаса останавливаться и эту тварь заправлять". С этими словами он полез в кабину. Автобус хрюкнул, и его двигатель заработал, издавая ровное, почти живое, урчание, а из выхлопной трубы вырвались кольца жирного дыма и не спеша поплыли вертикально вверх, в серое ноябрьское небо, как стая журавлей-экстремалов, решивших, что вместо Африки в этом году они полетят на поиски солнца. Передняя дверь автобуса открылась, показав Хортону плотно утрамбованные напряжённые спины пассажиров, и он осторожно полез в душную темноту, крепко прижимая к груди потёртый кожаный портфель, в котором кроме бутылки кефира и двух котлет, завёрнутых во вчерашнюю газету, лежала большая пачка сшитых листов с надписью "Диссертация". Разбитый динамик неразборчиво протрещал название следующей остановки. "Может, ещё успею..." ─ думал Хортон, со всех сторон крепко зажатый шевелящимися телами совсем незнакомых ему людей. ─ "Может, всё-таки успею... на работу..." ─ вслед за телом, качающимся в коллективном транспортном трансе, мысли Христалена тоже расслабились и покатились, побежали своей дорогой, убаюканные ровным автобусным ходом в привычной для них обстановке ежедневной дороги на работу. Здесь можно было спокойно подремать минут двадцать-тридцать, облокотившись об чью-нибудь спину, не боясь упасть, потому что упасть в такой тесноте было невозможно, и не боясь проехать свою остановку, потому что эта остановка у всех едущих в автобусе была тоже одна ─ станция метро Беляево. Хортону очень часто хотелось забраться по головам и плечам пассажиров на поручни и ехать так, лёжа над человеческой толпой, возле наглухо заваренного аварийного люка. "Оттуда наверняка было очень удобно смотреть на открывавшиеся чудесные пейзажи кольцевой автодороги..." ─ подумал Хортон, прежде чем его не отключил собственный мозг, решивший, что вместо мыслей Хортона оставшуюся часть пути до Беляева ему лучше послушать перечень остановок в авторском исполнении водителя автобуса.
─ А теперь, уважаемые пассажиры, ─ неслось из динамика, ─ удобнее облокотитесь на соседей, расслабьтесь и на счёт три вы отключите сознание.. раз..вас несёт тёплая, мягкая волна..два....вы погружаетесь в её теплоту, растворяясь в ней без остатка...вас покидают все мысли..мысли..три ...
─ Следущая остановка ─ Улица Иннесы Арманд, ─ прохрипел голос водителя. Но этого Хортон уже не слышал, мозг включил ему эротическую коротметражку.
Перед закрытыми глазами понеслись заглавные титры...
ВКПБПРОН представляет
лектор Иннеса Арманд в фильме... Вечеринка в Люнжюмо!
Феерическая оргия в честь окончания партийной школы прапогадистов!
В роли стонущего пролетариата ─ Иннеса Арманд.
В роли товарища Орджоникидзе ─ сам товарищ Орджоникидзе
в роли лесбиянки-уборщицы ─ Лёва Шейнфинкель
в роли буржуазии, угнетающей пролетариат, ─ остальные выпускники школы.
доктор Семашко ─ в роли доктора Семашка
режиссёр А.Б. Луначарский
Когда замелькали первые кадры, лицо Хортона порозовело, и он глубоко задышал, впитывая расслабленным сознанием краткое содержание лекций товарищ Арманд на тему классового насилия над пролетариатом. Всё действие разворачивалось в небольшой комнате, в которой стояли четыре парты и стол преподавателя. Больше интерьер комнаты ничего не украшало, кроме, быть может, разбитого окна, сквозь которое ветер заносил в комнату редкие снежинки, и беспорядочно расставленных бутылок с водкой с раскиданной по партам закуской. Небольшая толпа голых слушателей, должная изображать угнетателей пролетариата, мёрзла у дальней стены, пытаясь согреться с помощью нехитрых аксессуаров правящего класса. Каждого буржуина украшал нелепый котелок и большая, похожая на клоунскую, бабочка. Когда из их попыток ничего хорошего не вышло и угнетатели выпили последний реквизит то пошли искать пролетариат, который, видимо, всё это и затеял...
Пролетариат нашёлся спрятавшимся за преподавательским столом и совершенно пьяным. Водитель успел два раза остановиться и заправить автобус, пока в фильм не пришёл доктор Семашко и не разогнал всех участников классовой борьбы пинками, в том числе и пролетариат, отчаянно размахивающий, как знаменем, своей грязной юбкой. Это по замыслу режиссера, должно было символизировать тот самый знаменитый призыв к его освобождению. Но как всегда вместо освободителей пришёл доктор Семашко. Позже замелькали титры, и зрителю показали трейлер следующей серии с масштабными групповыми сценами разгрома школы ВКПБ французской полицией с применением спецсредств и разными вариантами насилия над всё той же Арманд во всё той же талантливо ей удавшейся роли.
Хортон проснулся свежим и бодрым. Из сна он, как и все остальные пассажиры автобуса, ничего не помнил, но ему очень хотелось поговорить, хотелось внимания и любви, чтобы его поняли и он понял, что в этом мире он не один, он ещё нужен кому-то. Хортон посмотрел на огромный плакат, висевший по всей стене нового шестнадцатиэтажного дома, с изображением товарища Хрущёва; от его открытой улыбки в душе у Хортона потеплело. Он был счастлив от того, что живёт в одной стране с таким великим человеком, ходит с ним по одной земле, дышит одним воздухом, говорит на одном языке. "И товарищ Хрущёв тоже счастлив от этого", ─ думал Хортон, и сердце его забилось чаще, приятное, теплое чувство разлилось по венам и стало так легко, так спокойно и хорошо, что уже больше ничего не хотелось в этой жизни, лишь каждое утро видеть это лицо и эту улыбку, и тогда его жизнь будет наполнена любовью и светом, и он её готов отдать всю ради этого света ему ─ любимому и дорогому Никите Сергеевичу. "Спасибо вам..." ─ сами собой шёпотом произнесли губы Хортона огромному лицу, и, подхваченный толпой спешащих занять свои рабочие места граждан великой страны советов, он унёсся дальше, в длинный тунель подземного перехода возле станции метро Беляево.
На работу в этот день он успел вовремя.

Научное заведение, в котором работал Хортон, располагалось почти в центре Масквы, на улице Варовского, совсем недалеко от лубянской площади и детского мира. Вход в НИИ украшала гирлянда известных деятелей культуры, собранных по географическому признаку. Оттого над входом с одной стороны неровно висели портреты советских писателей, а с другой, в таком же кривом порядке выстроились изображения русских классиков. Хмурый Горький злобно смотрел на угрюмого Чехова, а мрачный Достоевский с ненавистью взирал на лысого, как задница старухи-процентщицы, Маяковского. Два разных мира, не имевших друг с другом ничего общего, помещённые под одну крышу игрой нелепого разума, молча ненавидели друг друга с первого дня существования института. Все сотрудники института ощущали это тёмное напряжение. Проходя мимо хмурых ликов, они старались спрятать взгляд в землю, закутаться в платок или воротник пальто, лишь бы случайно не встретиться глазами с враждующими сторонами, особенно в момент, когда классики разных народов наносили друг другу очередной ментальный удар. И почти всегда им это удавалось. Но иногда и нет. О силе ударов свидетельствовали глубокие трещины, избороздившие прочный гранит изображений, и сильно уменьшившиеся в размерах усы Горького.
Табличка рядом с входом гласила, что здесь расположен Центральный картопедический научно-иследовательский институт АН СССР имени П.П. Шарикова. Но в СССР почти всё было не тем, чем пыталось казаться. Так ─ на всякий случай. С самых мелких зубов советский человек знал, что его Родина окружена проклятым капиталистическим Заподом, давящимся своей буржуйской жувачкой от лютой зависти к счастливой жизни трудящегося человека в первой в мире стране рабочих, крестьян и примкнувшей к ней интелегенции. Потому и вынуждена была всё время защищаться его страна от разного рода опасностей и вредного влияния тайком проникающего через границу. От шпионов и диверсантов, от всяких хиппи и битников, от рокеров и пидаров, от цээрушников и натовцев, а в последние годы ещё и от самого грозного врага за всё время существования СССР ─ марсианских фошистов и их галактических приспешников. Ещё на заре советской власти, в целях дезоорганизованности потенциального противника и развития у него пространственного слабоумия, сложилась привычка давать научным, производственным или административным учреждениям любые, первыми пришедшие в голову названия, если они соблюдали одно главное условия ─ абсолютно не отражали действительной специфики учреждения и никак не могли навести врага на подсказку об истинном роде занятий данной организации. Согласитесь ─ это вполне естественно, когда вокруг вас толпами ходят злобные шпионы. По этой причине, увидев на двери надпись "Туалет", ─ будьте уверены: открыв её, вы обнаружите или парикмахерскую, либо булочную. Вместо ремонта холодильников вы попадаете в прачечную, вместо Жэка ─ в военкомат, а вместо больницы ─ в библиотеку или на станцию метро "Площадь Ильича". Любому нормальному заподному диверсанту подобная экзотика за неделю напрочь сносила крышу и в конце недели в новостях показывали, как их всех вязали на площаде трёх вокзалов, голодных и ободранных, когда они пытались сдаться не работающей телефонной будке с надписью "Милицая". Кстати, где на самом деле находится эта самая "милицая" ─ никто не знал. Наверное, из-за этого в СССР почти и не было преступности.
Как вы уже догадываетесь, именно поэтому в неприметном трёхэтажном здании скрывалось от любопытных глаз одно из самых закрытых научных учреждений СССР, проходящее во всех отчётах и расходных статьях как НИИПМС. О существовании этого странного места знал очень небольшой круг ограниченных лиц, который ограничивался высшими руководящими лицами государства. Если вдруг не дай бог, рядовой советский инженер или ещё хуже ─ рабочий случайно узнавал, сколько его страна тратит в год на этот домик, его моментально хватал кандратий или герасим из соответствующего учреждения, находящегося на знаменитой площади. Данная сумма на сотни порядков превышала любую самую невероятно смелую финансовую фантазию жителя СССР, и разглашение подобных сведений неминуемо привело бы к восстанию возмущённых масс, нашедших наконец ответ на жизненно важный для каждого советского человека вопрос ─ кто съел в стране всю колбасу!! И не только колбасу, но и всё остальное, чего не хватало советскому человеку в его обыденном существовании, ставшим за долгие годы Великой Марсианской Войны ещё более ограниченным в своих простых бытовых радостях. С едой становилось всё хуже и хуже, цены росли каждый год, зарплата не увеличивалась, 15 % победный налог и военные займы сжирали практически всё, на руки выдавали меньше половины от заработанного. Вести, приходившие с фронта, тоже особо не радовали. Не смотря на все усилия партии и правительства, война затягивалась, и после первой пятилетки патриотической эйфории последние четырнадцать лет не принесли ожидаемых результатов. Все надежды на быстрый, победоносный штурм Марса не сбылись, третий космический флот встретил упорное сопротивление противника и понёс серьёзные потери. Официальная пропаганда, конечно, рассказывала, что всё хорошо и своим жалким сопротивлением космические фошисты не могут остановить героическую РККА, но советские граждане видели, как ухудшается их жизнь, и подозревали, что из телевизионных башен им не рассказывают настоящую правду. А там, где нет правды, правят паранойя и ложь. Поэтому, когда советский человек не смотрел вести с орбиты, он занимался выслеживанием фошиских шпионов, службой в гражданской противокосмической обороне или патрулированием в отрядах народной дружины. Самые активные участвовали в добровольных группах по сдаче крови. ДГСК ─ так они назывались. Активисты ДГСК в своих домах вели списки жильцов по группам крови, и с каждого подъезда к концу недели они должны были надоить ведро.

Вынырнув из, бронированных дверей метро, Хортон поспешно обгоняя таких же как он прохожих, бодро ссутулившихся под тяжестью нового трудового утра , двинулся в сторону узкого проходя между двумя жилыми домами и завернув за ними на улицу Хенка Сневлита сразу увидел Институт - трех этажный дом из серого камня, созданный в традиционном для советской архитектурной школы стиле бюрократического ампира с обязательным портиком и полукруглыми ступенями на которые зимой очень любили падать сотрудники Института, не совсем разделявшие мнения своего директора по различным вопросам. Уже издали Марлен почувствовал тяжелую энергию, окутывавшую Институт защитным покровом, пульсировавшим в ментальной проекции ярко-серым сгустком негаснущего пламени, выжигающего вокруг себя все живое с признаками враждебной магии на расстоянии 50 метров. Это был периметр безопасности созданный в первые годы работы Института и питающийся от неиссякаемого источника энергии скрытого в его глубоких недрах. Переулок на котором расположил свою каменную тушу Институт был всегда пуст и тих. Инстинктивно ощущая давящее на них поле, прохожие обходили его стороной, водители механобилей и служебных авто, старались лишний раз не нарушать рабочую тишину возле Серого Дома от вида которого им становилось не по себе, а в голове начинали хором стонать суицидальные мысли. И от этой никем не нарушаемой тишины Марлену показалось, что дом сегодня так и не проснулся, он умер во сне, тихонько скрипнув входными дверьми в тот момент когда у него внутри остановилось большое каменное сердце. Но Марлен знал, что сердце у Дома ни когда не было добрым, как и его противный серый юмор, изрядно раздражавший Хортона.
Если вы случайно проходя мимо этого совершенно обычного здания в приступе подозрительного любопытства решили вдруг познакомится поближе с интимной жизнью его обитателей , то прильнув недобрым взглядом в узкую щелку, вдруг открывшуюся между тяжелыми бордовыми портьерами висящими на окнах первого этажа, все равное ничего бы так и не увидели сквозь пыльные, много лет не мытые стекла. Зато ваше собственное отражение стопроцентно показало бы вам свой язык или сложный эротический жест сложенный из пальцев обоих рук, обзовало вас неудовлетворенным проходимцем, плюнуло бы вам в морду и абсолютно точно, на следующий день по месту вашей работы нагрянет участковый с письмом из 34 отделения милиции о задержании намедни у женского отделения кунцевских бань гр-на Такого-то в момент совершения им развратных действий с подглядывающим отверстием в окне данной бани в тот момент, когда в нем принимала душ вторая смена подавальщиц горячего цеха завода имени Заветов Ильича, вернувшаяся после церемонии награждения переходящим знаменем ударников пятилетки. На самом деле отвратительное здание...
Спрятав покрасневшее лицо от зябкого ветра за воротником полиэстрового польта, Марлен прибавил шагу и обогнал толстую тетку, мелко семенящую перед ним своими толстыми ногами обутыми в разбитые коричневые сапоги. Тетка волочила за собой здоровую хозяйственную сумку на поржавевших и противно скрипящих колесиках. Смазала бы что ли телегу дура, поеживаясь не от холода а от мерзкого режущего мозг скрипа думал Хортон, обгоняя сумчато- гужевой транспорт. Хотя чем ей теперь мазать, солидол был по карточкам, а масло...масла Хортон не видел уже давно, ...... Хортон так и не успел вспомнить когда последний раз видел это чортово масло когда его рука толкнула застекленную черным стеклом дверь и изнутри на него повеяло привычным теплом и затхлым духом научных знаний. Он автоматически кивнул показывая пропуск дежурившему на проходной зомби, тот равнодушно скользнул немигающим взглядом по черно белой фотографии украшенной красной гербовой печатью и нажал на рычаг поднимающий входную решетку. Пройдя коридор безопасности, Хортон сразу заметил у лифта с литерой "Ф" знакомую, сутулую фигуру машущую ему рукой в которой была зажат свежий выпуск "Вечорки". Другой рукой фигура держалась за ручку пластикового "дипломата" с треснувшей ручкой в котором обычно носила на работу кучу разного говна выпрошенного у знакомых или родственников , стенограм съездов, древних довоенных газет и прочей мукулатуры, найденой в пыльных библиотеках и никому не ведомых архивах. Из говна она мастерила хитроумные устройства, применяемые ею в лаборатории , а макулатуру нахально читала на работе, в свободное от обеда время .
Фигура по документам была Димкой Логиновым - давним приятелем Хортона еще со времен пионерлагеря а по совместительству - заведующего лабораторией научного коммунизма , занимающей несколько помещений на пятнадцатом этаже. На этом же этаже находился и небольшой кабинет Марлена, обставленный им с любовной обстоятельностью досоветским письменный столом и положенной научному сотруднику, вешалкой. Там еще был книжный шкаф, с трудами товарища Хрущева, и почти новый Эльбрус 5, выигранный у несговорчивого завхоза в буру. Эльбрус применялся для расчетов доказательства теории флукторной дифузии ментальных полей, на которой и строилась вся хортоновская злополучная диссертация . Увидев как при виде него широко расплылось лицо заведующего лабораторией, Хортон почуствовал как по нему пробежала толпа мурашек дурного предчувствия. Марленыч, ты это видел - больно хлопнув веснушчатой пятерней его по спине, завлаб сунул под нос друга газету - смотри до чего собаки додумались радостно проорал он, пугая своим голосом робкую тишину научного заведения. Вот, вот , здесь читай - открытие века, не меньше чем на ленинскую премию тянет.. И Логинов раскрыл разворот газеты с которой на Хортона хлынула тонна мелко отпечатанного текста, возглавляемого огромной, черной, победоносно летящей, как крылатый конь революции под её ныне забытым всеми героем - товарищем Мироновым надписью, моментально отпечатавшейся в сознании Хортона пылыхающими кровавым огнем буквами - Новая победа советской науки в битве за урожай!!! Вечно у нас одна и таже х..ня - то битва с фошистами, то битва за урожай..и эти две битвы почему-то никогда не заканчиваются - думал Хортон, читая о грандиозных успехах советской генетики и юнатов Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук имени Ленина. Пропустив абзац хвалебной риторики в адрес будущей научной поросли, бурно колосящейся на ниве советской евгеники и гинетеки под руководством и т.д. Хортон наткнулся на большую фотографию с которой на него внимательно смотрело, пугающее читателя своей радостной, острозубой улыбкой существо, крепко обнявшее огромными руками кучку испуганных школьников. Это скорее не руки а ковши от эскалатора Белаз, прикинул Хортон размер конечностей позирующего персонажа, ими запросто можно тунели для метро и бомбоубежища копать. Подпись под фотографией гласила... новый соцовощ - марковь Нюсег (в центре снимка) готова к борьбе с фошисткими вредителями социалистических полей и её юные создатели (слева и справа от цента ) - пионеры юнаты из кружка им. тов. Соломона Григорьевича Левита. ( товарищ Левит погиб при создании прототипа ).

Пропустив абзац хвалебной риторики в адрес будущей научной поросли, бурно колосящейся на ниве советской евгеники и генетики под руководством и т.д. Хортон наткнулся на большую фотографию с которой на него внимательно смотрело, пугающее читателя своей радостной, острозубой улыбкой существо, крепко обнявшее огромными руками кучку испуганных школьников. Это скорее не руки а ковши от эскалатора Белаз, прикинул Хортон размер конечностей позирующего персонажа, ими запросто можно туннели для метро и бомбоубежища копать. Подпись под фотографией гласила... новый соцовощ - марковь Нюсег (в центре снимка) готова к борьбе с фошысткими вредителями социалистических полей и её юные создатели (слева и справа от цента ) - пионеры-юнаты из кружка под руководством. тов. Соломона Григорьевича Левита. ( товарищ Левит на фото отсутствует, т.к. погиб при испытании прототипа ).
Дальше в статье было много букв смысл которых сводился к одной нехитрой мысли : " Лишь благодаря мудрому и чуткому наставничеству родимой Партии дети в стране вечнопобеждающего коммунизма, могут не только радостно расти не ведая ежедневной капиталистической эксплотации, страшных ужосов секса и кококолы, но так же радостно заниматься разным полезным для страны творческим трудом в специальных кружках: юных биологов, юных химиков, космонавтов, трактористов, парашютистов, чекистов, чтобы быть всегда готовыми выступить по первому зову Партии на передовые рубежи Родины для защиты завоеваний советской власти, где они не пощадят любую жизнь которую там заметят.
Читая статью, Хортон вспомнил себя в детстве - он тоже хотел сначала стать биологом, а после, посмотрев в восемь лет фильм о подвиге защитников горьковской крепости, решил уйти в истребители танков. Начал он свой поход к вершинам этой профессии с суровых ежедневных тренировок. Каждый день после школы, он учил своего пуделя Гошеньку бросаться на проезжающие мимо их дома трамваи или на идущих своей дорогой прохожих.
Для большей убедительности маленький Хортон привязывал к торчавшему из трамвайной задницы бамперу учебный материал - тушку дохлой крысы представляя себя в этот момент героем эпической киноленты, где главный герой и его зверодружок, обвязанные одной связкой динамита взрывали колонны вражеских бронемобилей, .. Гошка приходил в неистовое волнение при виде мертвого зверька и когда Хортон спускал его с поводка, весь бульвар Жукова оглашался яростным писклявым лаем разъяренного пуделя, преследовавшего огромное, краснобокое железное животное, не обращавшее никакого внимания на лающую мелюзгу. От подобного презрения Гошенька каждую тренировку сильно нервничал, лаял все злее и злее, захлебываясь желчной слюной а в апофеозе бессильного бешенства, пытался откусить от вражеской гадины твердое и нефкусное колесо... К сожалению чересчур увлекшись процессом обучения Гошенька погиб так и не дожив до призывного собачьего возраста... Хортон плакал весь вечер. Ему было очень жаль друга...а потом и остальных друзей тоже...он их всех называл ласково - Гошенько.... Но однажды у него появился человеческий друг у которого уже почему-то было имя..Звали этого человеческого друга Димон.
Чтение статьи незаметно затянуло Хортона и он пропустил момент посадки в лифт. Двери лифта распахнулись, заждавшиеся люди сразу хлынули в просторную глубину кабины зацепив своими телами стоящего на их пути любителя чтения. Толпа протащила совершенно обмякшего и расслабленного от свежих новостей Хортона в самый дальний угол, где придавила к стене, бесцеремонно и больно ткнув мордой в запотевший иллюминатор. Только от этого тычка он пришёл в себя, а то так бы и стаял до вечера придавленный силой печатного слова к покрытому светлой плиткой институтскому полу. Вот что слово ученое с умным человеком творит - думал Хортон потирая быстро опухающее после знакомство с иллюминатором левое ухо, которое выглядело заметно больше правого. К тому времени как он прекратил его тереть, погрузка закончилась и двери лифта закрылись с приятным механическим звуком вращающихся шестерней следом за которым его пассажиры ощутили, как пол под их ногами ожил и завибрировал. За годы работы в НИИ средний научный сотрудник Хрустален Марленович Хортон так и не смог привыкнуть к этому важному моменту своего пути на работу. Ему казалось что в это мгновение мертвый и холодный лифт превращался во что-то живое , покрытое необычайно твердой, но дышащей под его ногами кожей, сквозь которую он чувствовал движение могущих мускулов и биение большого и сильного сердца... А ещё было сказочное ощущение взлета. Тело Хортона вдруг срывалось с места подброшенное вверх огромной ладонью и на секунду зависало, паря в невесомости, рядом с такими же как он совершенно растерянными телами, а потом медленно опускалось на пол кабины, пока та неслась вперед, стремительно разгоняясь сквозь пространства и измерения. И по прежнему, каждое утро у него захватывало дыхание от вида рассыпающихся за иллюминатором гирлянд из сияющих звезд в обрамлении черноты вечного космоса. А в это время снаружи по стеклу иллюминатора бегали крупные , упитанные искры, каждая величиной с кулак взрослого человека. Хортон знал, что если приложить ухо к холодному стеклу за которым застыла вселенная, то можно было услышать их тихие голоса и смех. А ещё он чувствовал как от них лифту становилось щекотно и не очень приятно, а искры все лезли отовсюду и скоро уже за стеклом было от них совсем ярко и они совсем облепили собой весь корпус большой машины и от этой тяжести лифт начинал тормозить, постепенно снижая скорость и вскоре уже были видны не только мелькающие звезды но и планеты и даже небольшие метеориты летящие в этот ранний час куда-то по своим делам с сидевшими на них точно такими же как и Хортон, но более комфортно устроившимися пассажирами. Это были не советские кометы и поэтому Хортон никогда не махал им приветливо рукой, делая вид что он их вовсе не замечает так как очень занят рисованием на стекле иллюминатора надписи " Освободим всех угнетенных жителей Космоса от морсианско-фошыстких захватчиков".
Жители космоса никак не реагировали на это воззвание, и это потому, что как говорили на главных каналах центротелевизоров морсианские фошисты специально разучили читать порабощенный ими гуманойдных братьев и сестер, чтобы те не могли каждое утро узнавать самую правдивую правду во всей вселенной специально для них печатающуюся в советских газетах . Над этой Правдой работал другой этаж НИИПСМ, не тот на который сейчас спешил Хортон, и Правда на этом этаже всегда получалась на удивление правдивой. Сегодняшняя утренняя Правда про выведенную морковь Нюсьгу была просто шыкарна.
Но Хортон, как и остальные жители планеты в это спокойное серое утро , нисколько не интересовались очередным видом овощечела, выведенного для охраны картофельных полей от вредителей полей и огородов.И хотя Нюсег была гораздо больше банальной овощебабы которую вы можете увидеть каждый день на рынке или на своей улице, толстой, лениво бредущей обязательно посреди узкого тротуара, мешающей своей тушей всем прохожим и обязательно тащущую за собой противно орущего мелкоовоща. В другой конечности овощебаба уверенно сжимает кулек с семками и плюясь шелухой, всегда нагло прет вне очереди не важно куда расталкивая своим брюхом шарахающихся в стороны пролетариев и покрикивая на них для острастки и понту. Нет, Нюсег была не такая. Но об этом тогда Хортон не знал. Он так и не не придал значение странным утренним телефонным звонкам и советам незнакомых ему голосов. И одно совершенно точно - знай Хортоно как обстоят дела на самом деле - на работу он сегодня не пошел бы не в коем случае ,а лежа дома как миллионы других граждан, смотрел бы центроканал испытывая потриотический оргазм от истеричных космовоенных репортажей дрессированных пропагандонов из ежедневного политического обозрения под руководством его бессменного ведущего - заслуженного доктора марксиских наук Идлена Равика. Но получилось как получилось, завертелись невидимые колесики, заскрипели хитрые пружины и события вроде как ничем не примечательные и люди совсем не приметные, стали теми самыми песчинками о которые ломаются сложные механизмы вселенского бытия , особенно если чья нибудь ловкая и хитрожопая рука знает в какие места их засовывать.
Ну и чего думаешь - Логинов настойчиво дергал его за рукав пиджака требуя к себе внимания.
Ничего не думаю, отмахнулся Хортон, в ответ возвращая газету её владельцу. Знаю одно - мы достигли величайших успехов в деле борьбы с вредителями и врагами нашего народа в любых их проявлениях и видах, и как сказал товарищ Хрущев на последним пленуме : Нет таких темных сил в мире, которые не смогла бы озарить советская наука!
Ты часом не болен? Логинов потрогал у приятеля пульс и продолжил..может тебе в отпуск пора, отдохнуть ..?
Да, наверное. Хортон и впрямь в последнее время чувствовал себя не очень.
Наверное ты прав. не высыпаюсь совсем. Снится всякая муть.
Слушай, заходи ко мне в лабораторию часов в двенадцать. Вопрос один хочу с тобой обсудить. Заодно и чаю попьем.
Договорились. Хортон согласно кивнул. Только я не надолго. У меня в час научный совет. Да успеешь - успокоил Логинов хитро глядя на него своими синими глазами. Да и вопросик пустяковый. Нужен, так сказать свежий взгляд со стороны и небольшая помощь.
Хорошо - согласился Хортон и уткнувшись в иллюминатор залюбовался проносившейся мимо них планетой, поверхность которой занимали причудливые строения похожие на хрен знает что, но зато очень красивые. С крыши одного такого дома на него смотрела четырехглазая девочка и махала вслед пролетающему лифту белым платочком. А ведь дети нас любят - от чего-то подумал в этот миг Хортон, глядя вслед исчезнувшей в глубине вселенной маленькой точке. Дети - они правду не мозгом, а душой чувствуют. А когда вырастают, то душа у них внутри умирает, а мозг остается. Мысль эту он додумать не успел, в ушах вдруг заложило и тело стало тяжелым. Это лифт заходил на посадку...
Остальные пассажиры так же почувствовали, когда лифт вошёл в атмосферу восьмого этажа, по сильной дрожи, пробежавшей по стенам кабины; видно лифту не нравились плотные кислотные облака, висящие над лабораторными комплексами института и занимавшие почти половину восьмого этажа. Но через минуту лифт уже полностью пришёл в себя и, сбросив скорость, выпустил тормозные щитки, готовясь к остановке. За его стенами что-то бухнуло, пол кабины подпрыгнул и двери лифта открылись, пропуская ринувшиеся в полумрак яркие лучи неонового освещения и громкие звуки нового рабочего дня. Хортон глубоко вдохнул местный воздух, пропитанный разными, не свойственными земле запахами, и, стараясь не отставать от толпы сослуживцев, зашагал по направлению к главному крылу корпуса Ф. До начала рабочего дня оставалось три минуты и двадцать секунд. Нужно было спешить. Станикс почему-то не любил, когда его подчинённые опаздывали, и боролся с этими опозданиями самыми жёсткими административно-карательными методами с помощью первого отдела и комендатуры института, а подчинённые в ответ на всё почему-то очень любили Станикса и даже однажды под новый год разбили большую клумбу в холле первого этажа из огромных флуксий и сибирских елей, выложенных в длинную надпись "Станикс Навсгда!!!". Это парадоксальное проявление народной любви было поручено изучить отделу массовой патологии и спонтанной психопатии (ОТМАПАСПу), в надежде найти ему применение на тех освобождённых советским союзом территориях, где ещё ненароком сохранялось местное и классово несознательное население.
Распахнув дверь своего кабинета, Хортон сразу понял, что со вчерашнего дня в нём ничего не изменилось. Повесив насквозь промёрзший польт на длинную треногую вешалку, вылезшую из своего угла при звукё открывшейся двери, он бросил портфель на край стола и полез искать в ящиках стола сигареты, забытые там накануне. Сигарет не было. Были разные ненужные штуки вроде использованных ручек, огрызков карандашей, старых журналов "наука и жизнь" за 1976 год, была даже коробка из-под домино, а сигарет не было совсем. "Странно, ─ подумал Хортон, ─ я их абсолютно точно клал вчера во второй ящик, даже подальше задвинул и придавил справочником по теории прикладомагии, чтобы из начатой пачки ничего не рассыпалось. Придётся у Димки стрелять или у Любаши, а если у них нет, то у соседей с нижнего этажа, вдруг кто оттуда вылезет в курилку, но в последнее время это бывало нечасто". Как любой трудящийся человек день без курева Хортон себе представить не мог никак. Это мог быть только какой-то неправильный и бесчеловечный день в неправильном и жестоком мире, где людей не считают за людей, где вместо добрых лиц на плакатах нарисованы непонятные знаки, да и, может, даже плакатов нет никаких и ─ ужас! ─ даже нет лозунгов; не может на земле существовать страна, где люди живут совсем без лозунгов ─ это должна быть совсем неправильная страна с совсем неправильными людьми, у которых нет никаких мыслей и целей для жизни и поэтому им некуда идти и не к чему стремиться, и Хортону от этих мыслей стало жаль этих несчастных людей, в существование которых нельзя было поверить даже гипотетически...
Дверь кабинета распахнулась, и внутрь шагнул высокий мужчина, в осанке которого чувствовалось прежняя профессиональная выправка, непроизвольно вызывавшая хроническую зависть и подозрение и у всех проходивших службу в рядах РККА и КВС. Вошедший числился в институте консультантом по заподной лженауке, а так же бывшим преподавателем Хортона, откликавшимся последние несколько десятилетий на ничем не примечательное для среднерусской возвышенности имя Карл Хайнцевич Бозен. Хортон обрадовался вошедшему ─ у того всегда водились сигареты ─ и сначала для приличия поинтересовался последними новостями, а после выслушал их с видом искренне разделяемого интереса и, решив, что ему за этот фокус положен сахер, ─ попросил прикурить. Бозен достал из внутреннего кармана красивую пачку заподных сигарет, щёлкнул серебряной зажигалкой и, глядя на то, как Хортон суетливо прикуривает, произнёс:
─ Знаете, Христален, я вот уже несколько лет жду, когда Вам всей этой ерундой надоест заниматься. Зачем Вы сидите в этом никому не нужном отделе большевистской теологии, когда Ваши ровесники давно уже защитили кандидатские и руководят лабораториями или научными группами. А вы сидите здесь и копаетесь в забытых всеми архивах среди их пыльного барахла в поиске каких-то научных открытий. Да их там никогда не было и быть не может! Забудьте это, не тратьте свою жизнь попусту, идите в серьёзную науку, как например Логинов. Или ...
То, чем занимался Логинов, Хортон никогда бы не назвал наукой, даже выпив два литра спирта из его лаборатории, и поэтому очень обиделся на такой менторский лекторий человека, чьё мнение он всегда ценил. Докурив халявную сигарету почти до фильтра, Хортон резко потушил её о края стакана, служившего ему пепельницей, отодвинул стакан на середину письменного стола и, опершись пальцами на старое дерево, произнёс, глядя на своего бывшего наставника:
─ Знаете, Карл Хайнцевич: я, конечно, очень уважаю Ваше мнение, но вот называть мою работу ерундой ─ это, с Вашей стороны, по крайней мере довольно предвзято и некорректно. Может быть, я, по-Вашему, и трачу на это жизнь, но зато я трачу её на то, что откроет нам всем новые возможности и даст шанс закончить войну. У меня здесь собранные такие материалы, ─ Хортон обвёл рукой стену, показывая собеседнику тонны перевязанных газет и книг, лежащих ровными штабелями вдоль стены. ─ У меня уже почти всё готово! ─ Он достал из портфеля пачку листов и потряс ими перед носом товарища Бозена. ─ У меня сегодня защита, а Вы тут со своими ретроградскими лекциями! ─ возмущённый Хортон, стоя напротив незваного консультанта, который выслушав обращённую к нему речь, покачал головой и, пожелав Хортону удачи в защите, вышел в коридор. ─ Вот-вот! И сказать вам больше нечего! ─ крикнул вслед покинувшему дискусс оппоненту Хортон, а после, сделав для общего успокоения нервов пару кругов вокруг стола, сел за него, чтобы заняться именно тем, чем изредка приходилось, несмотря ни на что, заниматься время от времени всем совершеннолетним гражданам СССР и чего они так не любили делать, ─ своей работой.
За работой время тянулось бесконечно медленно. До 11 часов Хортон успел немного вздремнуть, поболтать с секретаршей шефа ─ Любашей, заглянувшей к нему, чтобы обозвать его противным хомяком за то, чего приличным людям делать не прилично, выйти раз пять на лестницу в надежде застать там расслабившихся от свежего никотина беспомощных обладателей сигарет космос или ява, позвонить по телефону в редакцию журнала "Наука и религия" и поругаться с редактором, снявшим с печати его статью, съесть бутерброд с плавленым сырком "Дружба", снова вздремнуть и наконец, проснувшись от резкого телефонного звонка, снять с телефона коричневую трубку и приставив её к левой щеке, недовольно буркнуть:
─ Отдел большетеологии слушает.
─ Ты чего орёшь-то так? ─ раздался из трубки скрипучий голос Логинова. ─ Снова спишь?
─ Нифига! Работаю Я, ─ Хортон с трудом сдержал зевоту. ─ Ты по делу или надо чего надо?
─ Надо. Помочь надо, одному хорошему человеку, т.е. мне. Сходи к Ларке и возьми у неё кота. А потом двигай с ним ко мне.
─ Сам, что ли, не можешь? Обленился совсем среди мензурок.
─ Ты не гони, она мне его больше не даёт. Говорит, что у неё не такая зарплата, чтобы каждый месяц новых котов покупать.
─ Ладно, схожу, ─ Хортон поднялся и брезгливо отодвинул недоеденный симулякр плавленого сырка, на котором так и заснул.
К Ларке идти не хотелось, но для науки нужен был свежий кот и, потянувшись, он почувствовал, что почти проснулся и готов к серьёзному разговору с буфетчицей.
Буфет восьмого этажа был расположен недалеко от хортоновского отдела, чуть поодаль от женского туалета и красного уголка с висящей на стене прошлогодней стенгазетой, на которой нарисованный институтской редколлегией в порыве художественного приступа советский покоритель космоса храбро топтал инопланетную гадину, пытавшуюся своими зелёными щупальцами задушить его кирзовый сапог. Когда Хортон вошёл в буфет, в нем уже почти никого не было, лишь особист Бага хлебал свои дежурные щи с пельменями, из-за буфетной стойки было слышно, как пыхтит Ларка, пытаясь засунуть ещё одну банку тушёнки в и так уже доверху набитую ворованными продуктами старенькую авоську. Авоська выплёвывала банку на грязный, ещё не мытый в этом году пол, а Ларка, матерясь, стирала налипшую на жестянку грязь и авоськину слюну и засовывала её обратно в набитый продуктами рот старой сумки. Та ею тут же давилась, и всё повторялось снова...
─ Ларка, ─ позвал буфетчицу Хортон, ─ дай кота, а? ─ Он с ласковым и с едва сдерживающимся в них волнением посмотрел своими темными глазами в пролетарскую голубизну ларкиных глаз, глубоко посаженных природой на натруженном и загорелом лице.
─ Чо? какого тебе кота? ─ спросила Ларка, вытирая пот с вспотевшего в неравной борьбе лба. ─ Какого тебе ещё кота? Ты мне три рубля с прошлой пятнице должен, забыл, что ли?
─ Последнего кота, Лара, последнего, ─ Хортон пододвинулся к ней ближе и взял в свою руку её натертую консервной банкой, разгорячённую ладонь. Она вдруг замерла, а он начал поглаживать, сначала медленно-медленно, проводя пальцами своей руки по её загорелому запястью, а потом прикасаясь подушечками пальцев к набухшим от мытья посуды бугоркам суставов на её пальцах, и, когда пальцы её задрожали и начали отвечать своими движениями на его, Хортон потребовал немедленно принести ему Андсильвера. И она согласилась.
Андсильвер лежал в десятилитровой стеклянной банке из-под огурцов и даже не проснулся, пока Ларка втаскивала его из кладовки. Она ткнула банкой Хортона в грудь, так что он еле устоял на ногах и, чтобы упрочить своё шаткое положение, схвотил обеими руками тяжёлый стеклянный сосуд, внутри которого сладко посапывал огромный рыжий котяро.
─ Чтобы вечером лично вернул живым и целым, ─ буфетчица сурово посмотрела на Хортона, и тот поёжился под свинцовым взглядом работницы общепита. ─ Понял?
─ Понял, Лара, всё понял, ─ залебезил Хортон, ─ пойду я, наука, Лара, не ждёт, у неё обеда нет.
─ И узнаю, что снова к Логинову понёс ─ можете оба себе места на котляковском кладбище или ховринском заказывать, вы у меня уже столько котов погубили, ироды, что вас на том свете коточерти встретят с оркестром.
─ Согласно марксистскому материализму, никакого того света, Лара, нет, ─ обиженно проговорил Хортон, ─ а ты просто суеверная женщина, погрязшая в своих мелких крестьянских и религиозных пережитках.
В ответ Ларка потянулась к висящей на стене чугунной сковороде. Не дожидаясь, когда в её руках окажется столь весомый аргумент, Хортон закончил бесперспективный спор, выскочив со стеклянной десятилитровой банкой за дверь. Андсильвер по-прежнему спал. Он предпочитал не принимать участие в сомнительных дискуссиях с летальным исходом.
В лаборатории Логинова царил перманентный хаос и нескончаемый бардак. Что-то искрило и жужжало за силовым шкафом, по помещениям метались взъерошенные помощники и растрёпанные лаборантки, а посреди лаборатории огромная куча загадочного оборудования издавала монотонное угрожающее гудение в сполохах фиолетовых молний, пробегающих по стальным кожухам аппаратуры. Сам начлаб стоял посреди поля битвы в развевающемся белом как смерть халате и свободной рукой посылал подчинённых в горячие точки эксперимента, когда амплитуда колебаний в них становилась критической. Вокруг главнокомандующего стопилась вся его свита, юная лаборантка аккуратно вытирала с мокрого лба пот чистым руковишником, помощник подливал чистый спирт в мензурку из чешского хрусталя, которую Дмитрий Троленович изволил держать в своей левой деснице. Эксперимент шёл полным ходом, когда запыхавшийся под тяжестью банки с котом Хортон вывалился из институтского коридора в лабораторию. И тут же чуть не был зашиблен отскочившей от аппаратуры здоровой фиолетовой искрой, летевшей ему прямо в лоб. Хортон, переживший уже не один десяток подобных покушений, искусно уклонился от электрического снаряда и, отбивая более мелкие искры банкой с котом, стал пробираться к ставке главнокомандующего. Спокойно спящий до этого в своей банке Андсильвер, проснулся от грохота и тряски, а проснувшись, незамедлительно заорал что-то на своём кошачьем языке, делая выразительные и однозначные жесты в сторону Хортона. Но тому было не до кошачьих истерик. Он уже почти достиг середины лаборатории. Тогда Андсильвер достал откуда-то чёрный фломастер и начал писать им кривые человеческие буквы со своей стороны банки. Хортон решил не поддаваться ни на какие провокации, тем более ничего интересного кот скорее всего предложить не мог. И он не ошибся. Когда через сорок шагов он посмотрел в сторону Андсильвера, взгляд его упёрся в корявую надпись, выполненную на внутренней стороне банки нервным кошачьим почерком. "Выпусти меня (cencored)!" ─ прочитал он вслух. ─ Сам ты (cencored), ─ ответил Хортон коту и протянул стеклянный сосуд помощникам Логинова, готовым принять подопечного в свои лапы.
─ Смотри, Хортон, ─ Логинов указал вытянутой десницей на центр лаборатории, и только отсюда, стоя рядом с Димоном, Хортон увидел, что за беспорядочным нагромождением разных научных аппаратов и механизмов горит фиолетовым ярким пламенем огромное чёрное пятно, висящее прямо сантиметрах в двадцати от пола, и от этого пятна исходит непонятная мощь и энергия, не свойственная этому миру и оттого особенно завораживающая.
─ Ёмаё... ─ только и сказал средний научный сотрудник, глядя на такое ненаучное безобразие, образовавшееся невесть откуда.
─ Это будущее, Хортон, наше с тобой будущее! ─ Логинов торжественно очертил указательным пальцем в воздухе внушительный круг и тыкнул в его середину, где пульсировало фиолетовое нечто.
─ Ты уверен, что это именно будущее, а не прошлое? ─ спросил Христален у товарища, приглядываясь к пространственно-временной аномалии. ─ Тебе не кажется, что у неё не очень здоровый вид и цвет? Разве наше коммунистическое будущее не должно быть ярко-красного цвета, а не унылого фиолетового, более всего ассоциируемого в эстетических кругах с упадком и деградацией, свойственной царской Расеи времён последних Рамановых? Димка, ты уверен, что снова ничего не перепутал?
─ Всё путём, бро! ─ Логинов ободряюще хлопнул его по плечу и одним залпом опустошил мензурку. ─ Готовьте кота, ─ распорядился он, и ассистенты тут же бросились выполнять указание грозного шефа.
Андсильвер был мигом вытащен из банки, одет в звероскафандр, взбодрён стаканом валерианки с техническим спиртом, сфотографирован прижизненно для журнала "Наука и жизнь", и уже через три минуты двое лаборантов засовывали его с помощью швабры в зарядный отсек межвременного модуля перемещения. После стакана патриотизма Андсильвер не сопротивлялся. Он блаженно щурил пьяненькие глазки и, сжимая в передних лапах толстый конверт с посланием, адресованным победившему всех пролетариату будущего, сонно мурлыкал в пышные усы гимн советских покорителей космоса.
─ Огонь! ─ модуль перемещения громыхнул и плюнул котоисследователем в сторону временного портала.
Яркой молнией пронёсся Андсильвер над стоящими внизу лаборантками и лаборантами и под их бурные и радостные аплодисменты влетел точно в центр фиолетового межвременного проёма, где и исчез с характерным хлопком, с которым обычно исчезает всё, что туда от большого ума забрасывают земные учёные.
Кстати. Если вам интересно, то вы можете прочитать протоколы допросов выживших участников этого события, по забывчивости утилькоманды НКВД до сих пор хранящиеся в архиве 3-го отделения Смерша, на улице Адмирала Макарова 29. И тогда вы узнаете, что последними словами покорителя времени, которые расслышали свидетели эксперимента, были не те самые знаменитые ".. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, Преодолеть пространство и простор, Хрущёв нам дал стальные лапы-крылья...и мы летим на них во весь опор", выбитые десятиметровыми буквами на площади Покорителей Пространства и Времени, над которой гордо возвышается монумент четырём зверопроходцам Лайке, Стрелке, Белке и Андсильвиру, ─ а гораздо более приземлённые и никак не торжественные слова кричал провожающей толпе Андсильвер, пролетая над их искорёженными в приступе героического оргазма физиономиями. "Что же вы делаете, пидарасы!!! ─ кричал совершенно трезвый котэ, из которого в первую же секунду полёта вместе с храбростью вытекла вся смесь технического спирта с валерианкой.

─ Троленыч, ты чего там закопался? ─ Хортон, смотрел как Логинов вытаскивает откуда-то из-под окрашенного в белый цвет металлического шкафа трёхлитровую банку с прозрачной жидкостью, являющую собой основную причину, по которой многие молодые люди в СССР пошли нелёгким научным путём прямиком к циррозу печени. ─ Давай грамм по двести за успешное начало эксперимента, ─ Димон подмигнул и отработанным движением фокусника ловко крутанул банку, вызвав в ней небольшое цунами. Не дожидаясь, когда волна спирта обежит широкое горло банки, он направил её точно в стоявшую перед Хортоном мензурку.
─ Давай, но не больше трёхсот, у меня сегодня учёный совет. ─ Хортон не спешил брать налитое в руки, любуясь, как жидкость играет под светом лабораторных ламп, раскрывая перед ним насыщенную тонкими химическими цветами палитру благородного напитка.
─ До трёх всё уже выветрится, ─ уверенно пообещал Логинов, ─ это же настоящий технический!
─ А это что за стручог там у тебя плавает? ─ спросил Хортон, заметив непонятный предмет. Кое-что удобно расположилось прямо в центре стеклянной ёмкости и теперь лениво покачивалось в ней, своим видом уже заранее наводя на философские размышления.
─ Это? ─ Логинов покосился на банку и ответил с явной неохотой. ─ Это зерно истины. Его ещё иногда называют Корнем знания.
─ Аааааа... ─ средний научный сотрудник слышал про такие зёрна, но они ему ещё не разу не встречались. Насколько он помнил, средневековые алхимики добывали зёрна из египетских и месопотамских мунускриптов, чем и извели почти под корень всё литературное наследие древних цивилизаций ещё до начала эпохи Возрождения. В современном мире Зёрна были редкостью. Несколько экземпляров хранилось в музеях, и, по слухам, большую коллекцию Зёрен кто-то видел в глубоких подвалах Ленинской Библиотеки, но насколько эти слухи соответствовали реальности ─ никто не мог поручиться. В этой библиотеке водилось такое... ─ Где взял? ─ законно поинтересовался он у друга. ─ Снова из музея спёр? ─ В прошлом году Логинов проводил кое-какие исследования в Историческом музее. С тех пор у него завелись странные мысли и игрушки.
─ Нифига не угадал! Нет их в музее уже давно. В прошлом году кто-то последний вынес. Но помню, что не я. А этот сам вырастил, ─ и Логинов, гордясь собой, высоко поднял банку с бултыхающимся в ней кое-чем, чтобы Хортон мог получше его рассмотреть.
─ Дрянь какая-то, ─ Хортон брезгливо покривился при виде внутреннего содержимого... ─ Да у него и глаза есть...
─ Конечно, есть, а как же оно смотреть будет? Если без глаз? ─ искренне удивился Логинов.
─ А куда ему смотреть?
─ Как куда? В корень! Сказано же древними: "Зри в Корень!" Вот оно и зрит!
─ А что оно зрит? ─ Хортону совсем не хотелось, чтобы зерно зрило в его сторону. ─ Ты лучше скажи, зачем оно это делает? Кто его научил и чего ему от нас, людей, нужно? ─ спросил он.
Логинов опрокинул в себя ещё одну мензурку, шумно выдохнул и, подумав немного, ответил:
─ Само получилось, наверное. Гены у него такие. Как у Аристотеля или Платона. Умное оно очень. Ты вот, например, ночью спишь, а оно смотрит на наш мир своими печальными глазами и думает за всё человечество.
─ Как товарищ Хрущёв, что ли? ─ Хортон неожиданно опешил от собственной догадки. ─ Ты, Димка, ври да не завирайся. Не погляжу, что ты пьяный, за товарища Хрущёва можно и в торец сапогом заработать. Товарищ Хрущёв не зерно и не корень! Товарищ Хрущёв в Кремле живёт, а не банке! Товарища Хрущёва никто заменить не может! Он один в мире знает, что ─ правильно, а что ─ нет, и в тяжёлые для страны дни только он видит дорогу, которая выведет нашу страну к коммунизму или к тому месту, где хранится вся мировая колбоса. Да и вообще поосторожнее язык распускай, наш особист ступудово везде клопов понатыкал, и если на тебя в комитет не настучит, то уж Станику точно заложит.
─ Да забудь про майора, ─ отмахнулся Логинов. ─ Он в институтском буфете с утра сидит, пельмени кушает, на службу совсем забил. Ему в отпуск через день, в Крым, говорит, собрался ─ катранов ловить. Ты мне лучше вот что, Хруст, скажи. Сможешь мне в одном деле помочь?
Услышав своё старое школьное прозвище, Хортон напрягся. Так старые друзья к нему обращались, когда им от него действительно была нужна помощь. Очень нужна.
─ Говори, что за дело?
В этот миг со стороны лабораторного полигона послышался неприятный звук. Словно кто-то открывал огромные ржавые ворота, а те не хотели поддаваться, не смотря на чудовищную силу, корёжившую ржавый металл, и в ответ за это пытались оглушить перед своей смертью весь мир режущим мозг пронзительным скрипом. В кабинет ввалилась лаборантка в порванном на груди халате, из-под которого выглядывало симпатичное тело со следами незаконного вторжения.
─ Дмитрий Троленович! ─ взвыла она. ─ Там такое происходит!.. Всё рушится, Славик 46 сгорел!.. ─ И здесь она завыла уже без всяких слов, видимо, незнакомый Хортону Славик был ей сильно небезразличен.
─ Не паникуйте, Сирена Виленовна, мы сейчас со всем этим разберёмся, ─ успокоил её Логинов и, немного пошатываясь, направился в сторону полигона. Хортон поднялся и последовал за ним. Банку он на всякий случай взял с собой, в ней ещё булькала почти половина содержимого, а учитывая состояние лаборантки, оставлять рядом с ней предмет, в который та могла упасть и утонуть, было по мнению Хортона злостным нарушением техники безопасности.
При входе на полигон перед ними развернулась эпическая картина недавно прошедшей битвы. В полу, прежде аккуратно уложенном красивой чёрно-белой плиткой, дымились воронки от недавних взрывов, обломки оборудования и раскиданные повсюду куски тел работников лаборатории довершали страшное зрелище чудовищного разгрома, над всем этим стояло чёрное облако удушающего дыма... Посреди полигона, на развороченной баррикаде из оборудования возвышался трёхметровый обугленный силуэт монстрообразного робота. Верх его корпуса был разворочен взрывом, манипуляторы бессильно висели, одна из мёртвых клешней до сих пор сжимала расплавленный огнемёт. Спереди на корпусе виднелась надпись из потемневших латунных букв, вся избитая осколками. "СЛАВА КПСС!" ─ прочитал Хортон. "Слава 46 сгорел!" ─ вспомнил он вой Сирены.
К ним подбежал уцелевший лаборант в забрызганном кровью халате и затараторил:
─ Товарищ завлаб, докладываю. Неизвестный противник со стороны нового портала неожиданно открыл шквальный огонь и атаковал наши силы во время обеденного перерыва. Не ожидая коварного нападения, нам пришлось принять бой в невыгодных условиях, и лишь героизм Славы сорок шесть и младшего лаборанта Гошеньки, который бросился на портал и своим телом затыкал его десять минут, позволили подтянуть ушедшие на обед основные силы лаборатории и отбить нападение неизвестных. Но котэ, товарищ завлаб, пропал.
─ Как пропал?!! ─ Логинов взревел так, что у лаборанта волосы встали дыбом, а халат распахнулся и из-под него выглянула мятая тельняшка, надетая поверх зелёного голифе. Завлаб побледнел и начал хватать правой рукой свой педжаг в области сердца. ─ Вы же знаете, как важен для страны этот эксперимент, ─ хрипел он, без сил опускаясь на пол. Лицо его необратимо принимало цвет свежего баклажана. Наконец нашарив что-то во внутреннем кармане, он после непродолжительной возни вытащил мензурку и, тяжело дыша, протянул её Хортону. Тот щедро плеснул в неё из банки. Логинов залпом выпил, выдохнул, порозовел и уже почти нормальным голосом продолжил, обращаясь к растрёпанному лаборанту:
─ Да я тебе!.. Со стороны портала снова шарахнуло, ярко пыхнуло, и из чёрной дыры времени под ноги Хортону выпало что-то совсем маленькое, мокрое и всё красное. Плавающее в банке Зерно-корень, увидев останки котэ, выпучило глаза ещё больше и стало нервно мутить спирт зелёным плавником. Хортон поставил банку на пол и взял на руки то, что ещё недавно было Андсильвиром. "Пидарасы... пидарасы... какие же все пидарасы..." ─ прошептал Андсильвер и в гробовой тишине испустил дух на руках советской науки. Хортон подошёл к телефону экстренной связи, вертанул ручку магнето и снял трубку.
─ Девушка! Очень срочно скорую на восьмой этаж, в лабораторию практического коммунизма. Да... да... спасибо, жду. ─ Он положил тело Андсильвера рядом с лежащим у входа телом Гошеньки, которого уже выковыряли из портала.
Глянув на результат эксперимента, Хортон, вслед за слезой, не смог удержатся и от вопроса:
─ А куда же мы его таки отправили, Дима?
─ Как куда? ─ Логинов недоуменно посмотрел на него своим почти здоровым лицом. ─ В светлое коммунистическое завтра!
─ Знаешь, Дим, сегодня мне это завтра уже не кажется таким светлым, ─ ответил другу Хортон и покачал задумчиво головой, глядя на следы, оставленные на объеденной тушке путешественника во времени.
─ Не обобщай! ─ Логинов снова налил себе в мензурку и попытался поймать плавающее в банке зерно истины. ─ Ты зря раньше времени выводы строишь. Может, там его собаки объели или он в промышленную мясорубку упал.
─ Да это, Дим... причём здесь мясорубка? Ты смотри, ─ и Хортон показал на отпечатки зубов, разбросанные по всему телу жертвы. ─ Зубы-то человеческие! Это до какого светлого счастья нужно опуститься, чтобы живого кота сожрать?! Что мы теперь Ларке скажем?
─ Забудь. ─ Логинов снова отмахнулся от проблемы и протянул ему выловленный из банки зерно-корень.
Корень грустно и осуждающе посмотрел на Хортона посиневшими от спирта глазами. Логинов протянул мензурку:
─ Нá. Закуси лучше, ядрёнее выйдет.
Услышав эти слова, корень сделал попытку освободиться от сжимавших его хортоновских пальцев, но поняв, что это безнадежно, довольно быстро отказался от борьбы.
─ Кусай давай, ─ нетерпеливо поторопил Логинов.
─ И что будет? ─ осторожно понюхав угощение, спросил Хортон. Оно пахло спиртом, огурцом и почему-то давно нестиранными носками.
─ А ты кусни и узнаешь.
И тогда Хортон сделал глубокий вдох и куснул. Мир в его голове рассыпался на миллиард блестящих осколков, и из каждого осколка на него глядел, улыбаясь, он сам. Осколки летали вокруг Хортона, кружась под лёгкую музыку, напоминающую хрустальный звон стеклянных колокольчиков, висящих на шее гончих Хранителей Времени, и, когда они остановились, то из каждого вышел маленький Хортон, который нёс ему на вытянутых руках жёлтый шар с надписью ЗНАНИЕ. И этих шаров было миллиарды миллиардов ─ так много, что Хортон моментально устал их считать, и тогда он понял, что именно это и есть бесчисленные крупинки истинного знания, рассыпанного по всей Вселенной. И сейчас все эти Хортоны шли к нему, нескончаемой рекой, занявшей всё пространство от горизонта до горизонта, и когда миллиарды маленьких ножек одновременно сделали шаг, в его мозгу снова раздался истошный вопль Сирены, и он потерял сознание, за мгновение до этого поняв, что стал обладателем всех знаний нашей Вселенной, выложенных ею в свободный доступ.

Этим утром сажать Нюську вышли все жители колхоза имени Веры и Кости Люксембуг.
Когда неделю назад им сообщили телеграммой из районного центра о планирующемся в ближайшие выходные торжественном событии, то сперва маркофь собирались посадить на главном поле, но колхозный агроном стал возражать, ссылаясь на какие-то свои умные книжки, и потому спорить с ним не стали, а поступили, как всегда поступали со всеми вредителями в родном колхозе: поручили единственному человеку опытному в писательском деле ─ библиотекарше Маргаритне Арленовне сочинить правильное письмо в райцентр, и тем же вечером за агрономом приехали угрюмые люди в чорных польтах и увезли в известном направлении вместе с малолетними детьми и матерью жены агронома, слабоумной бапкой, оглохшей от фошыских бомбёжек ещё в первую империалистическую. Когда же сама жена агронома, служившая днём кассиром в доме культуры и, как правило, допоздна там задерживающаяся, вернулась домой, то, увидев в сенях раскиданные по полу вещи и битую посуду, всё сразу поняла. Не став долго горевать, она надела яркую цветную шаль, привезённую мужем лет пять назад со всесоюзной выставки достижений нархоза, вышла в полночь за околицу и сиганула с обрыва вниз головой, метя собой в глубокий омут, выкопанный специально для этих дел председателем колхоза Атонором Леноровичем опромя напротив своего сарайчика.
А потому этим утром у жителей колхоза им. Веры и Кости Люксембуг прямо по расписанию случился загодя запланированный праздник, традиционно состоявший, как и все праздники в СССР, из двух частей: сначала шла культурная программа и пьянка, после ─ мордобой, опохмелка и похороны.
Ровно в девять нуль-нуль перед собравшимися в доме культуры колхозниками выступил агитатор общества знания, пожилой плешивый мужчина в помятом пиджаке, подробно рассказавший всем, какое большое значение для страны имеют бойцы агрофронта, стоящие на первых рубежах ежегодных заготовок озимых и яровых, а так же овощных и плодовых. Лектор сыпал фактами, неожиданно вытаскивал из широкого рукава диаграммы, а после удивил собравшихся, вынув из совершенно пустой шляпы сравнительный график роста урожайности озимых в СССР по сравнению с царской Росией 1813 года.
─ Особенно большое значение в настоящее время Партия придаёт воспитательной работе среди колхозной массы, ─ громогласно пророкотал лектор, ─ а так же... ─ здесь он полез в методичку и с ещё бóльшим воодушевлением процитировал: ─ А так же передовым научным достижениям в области создания сознательных овощных культур нового поколения, способных не только давать большой урожай семян и корнеплодов, но и беспощадно пресекать ещё имеющие место случаи воровства социалистической собственности среди колхозников, выявлять попытки уклонения ими от общественно-полезного труда или участия в одобренных партией и правительством общественных мероприятиях.
Сидевшие в актовом зале дома культуры колхозники без особого интереса слушали лекцию, но сам праздник им нравился. В буфете сельсовета всем желающим продавали бутерброды с плавленым сыром и привезённое аж из самого райцентра, очень редкое в этих местах и виденное лишь в городе, настоящее жигулевское пиво. Поэтому на речь ректора всем было насрать, а на пиво и очередь в буфет ─ нет.
В завершение своего выступления лектор вызвал на сцену всех желающих принять участие в наглядной демонстрации уникальных возможностей нового соц.овоща. Но желающих не было.
─ Товарищи колхозники, давайте смелее выдвигайтесь на сцену, меня сегодня ещё в Кутково ждут.
Товарищи упрямо не желали выдвигать из своих рядов добровольцев, продолжая молча грызть семечки и выплёвывать шелуху на пол.
─ Может быть вы товарищ? ─ Лектор обратился к председателю колхоза, сидевшему в углу сцены за отдельным покрытым красной тряпкой столом, вместе с новым агрономом и милиционером.
─ Я? ─ председатель удивлённо сморщил жирное лицо и недоумённо помотал головой. ─ Да вы что! Я не могу, у меня гипертония и слабое сердце. Давайте лучше передовиков попросим. Ну что же вы, товарищи! ─ обратился он к залу. ─ Давайте смелее! Максимка, ты чего сидишь? Давай выходи на сцену, как трудодни пересчитывать ─ так первый, а как обществу помочь ─ так тебя и не дождёшься.
Сидевший в первом ряду в дырявой телогрейке и рыжей мурмолке мужичишко бойко огрызнулся:
─ А я не передовик, на кой мне это? Пускай вон Петрамон себя на опыт выдвигает, у него трудодней в пять раз боле моего. А мне это на кой хрен?
─ Мы тебе эту маркофь в огород посадим, ─ ответил председатель и сам удивился собственной дурости.
─ Да нах она мне в огороде нужна, у меня там кроме кочерыг не растет ничего, ─ не соглашался мужичишка в мурмолке.
─ А вот и пускай будет, ─ председатель продолжил развивать свою уклонисткую линию, ─ сначала пускай неделю на кукурузном поле потопчется, а потом мы её колхозникам в огороды запустим ─ пусть и там поищет вредителей нашего социалистического хозяйства. А как найдёт, так и видно будет, у кого что... ─ и председатель многозначительно нахмурил густые брови на жирной переносице.
Колхозное общество встревожилось и зашевелилось. Было видно, что никому не хотелось себе в огород нового социждевенца, и Максимку вытолкнули с первых рядов прямо на сцену, где уже находилась задёрнутая красным кумачом, с нетерпением ждущая своего прынца , сама героиня праздника ─ маркофь Нюська.

Оказавшись на сцене, Максимка поправил на макушке сбитую одноколхозниками на бок мурмолку и, встав напротив председательского стола, демонстративно плюнул на грязный пол сцены, после чего растёр плевок правой ногой, обутой в резиновый сапог, повернулся к лектору и произнёс:
─ Давай, овощевед, заводи свою лекторию.
Лектор одобрительно кивнул и тоже подошёл к столу, за которым восседали лучшие люди колхоза, взял со стола графин, наполнил из него себе до краёв гранёный стакан и, громко выдохнув, выпил содержимое одним глотком, опрокинув назад голову. Зрители в зале перестали жевать семечки, им стало интересно, что будет дальше.
─ Граждане, ─ обратился к ним вернувшийся на сцену лектор, ─ граждане, а граждане? А вы хотите увидеть вторую часть лекции? ─ Разговаривая со зрителями, он пытался вынуть из рукава застрявшую там очередную методичку общества знания.
─ ...Да... ─ раздался дружный ответ зала, который всё ещё помнил про буфет и пиво и которому было уже видно, что выступающий пьян, как тракторист.
─ А тогда, граждане, мы счас и начнём... ─ И он, вытянув наконец-то из рукова злополучную методичку, раздражённо швырнул её из-зо всех сил перед собой об пол. Раздался хлопок, яркая вспышка, сидящих в первых рядах обдало крепким перегаром и конфетти, а вместо лектора перед зрителями стояли две дюжие девки с комсомольскими значками, которые сразу принялись натягивать на нового участника образовательного процесса ─ Максимку ─ какие-то грязные, рваные зелёные тряпки, заляпанные неопрятными пятнами.
─ Пшли прочь, окоянные, ─ выругался на них Максимка и хотел уже огреть одну промеж глаз, но вмешался председатель, объяснив, что дефки эти студентки, присланные вместе с лектором с масквы, а тряпки ─ специнвентарь, нужный для проведения наглядной демонстрации превосходства советской ботанической науки над всеми заподными лженауками вместе взятыми. Здесь Максимка, конечно, дал маху и поддался заезжим интелехентам, несмотря на то, что был ещё трезв и помнил народную мудрость ─ интелехент хоть не зверь, а ему не верь... поэтому у афтора нет оправдания его легкомысленному поступку, имевшему впоследствии очень неприятные последствия как для жителей колхоза, так и для всего нормального человечества.
А тем временем комсомольские дефки взявшись за руки хором продекламировали:
─ А сейчас, дорогие наши товарищы колхозники, вы станете свидетелями неслыханного события: впервые в вашем селе будет посажен новый соцовыщ, специально созданный учёными юннатами Темирязевской академии для помощи вам, дорогие наши бойцы за урожай! И сейчас мы покажем всем желающим, как красная маркофь расправляется с врагами и вредителями советских полей и огородов.
Здесь за сценой заиграла торжественная музыка, дефки дёрнули за верёвку, и кумачовое полотнище упало на пол, обнажив глазам зрителей героиню торжества. По рядам пронёсся тяжёлый вздох восторга и ужоса. Точно посередине сцены стояла крашеная зелёная табуретка, на которой в классической позе ударницы с веслом возвышалась над зрительскими рядами двухметровая моркофь, имевшая немного более ярко-красную окраску, чем её обыкновенная, кормовая родственница. Её четыре сильных верхних конечности оканчивались длинными, очень гибкими пальцами, с острыми когтями, несколько походившими на лезвия опасной бритвы, но раза в два длинее, торс был обмотан чем-то вроде римской тоги или одежды индусских товарищей, с вышитыми на ней магическими символами ХХVI съезда КПСС и оберегами с головой Энгельса, а нижние конечности вообще никто не разглядел, потому что все пялились на верхнюю часть. Ну а там, на самой макушке, где у рядового советского человека обычно росли волосы или что-то подобное, у моркви торчала толстая зелёная коса, делавшая круг вокруг шеи и исчезавшая за плечами её, периодически совершая собой волнообразные движения, чем очень напоминала самым эрудированным из присутствующих знаменитого Удава ─ огромную змею, прославившуюся на весь Союз тем, что попыталась задушить в одной из телепрограмм известного телепутешествинника тов. Юсенковича. Но больше всего поразили неискушённых в совецких ботанических науках колхозников глаза моркови, и именно от этих глаз на всех колхозников, кроме одного, напала оторопь и столбняк. Глаза у моркови были квадратные, с ярко оранжевыми, как взорвавшиеся солнца, зрачками. Сидевшая на первом ряду Маргритна Арленовна, увидев их, тут же упала в обморок и разбила бутыль своего знаменитого, настоянного на навозных червях самогона, а тракторист Вилианор Девяткин с того дня бросил пить и впал в неистовую тоску.
Морковь растерянно моргнула, пару раз втянула воздух крупными, как спелые жёлуди, ноздрями, поморщилась и приветливо улыбнулась. Вот тут-то жители колхоза и начали задумываться над своим будущим, потому что на них глянули, ослепительно блеснув в электрическом тусклом свете ильичёвской лампады, четыре ряда мелких и острых, как строительные гвозди, зубов.
─ ... Не спокойно нынче на советских рубежах... ─ При зловещих звуках каркающего голоса, раздавшегося сверху, зрители дружно встряхнулись и, задрав морды, удивлённо увидели неугомонного лектора, болтающегося на верёвке над сценой и пытающегося изобразить священную птицу коммунизма ─ неподыхающего Буревестника. Лектор активно шевелил руками, имитируя взмахи крыльев, но у него это не очень получалось, потому что в одной руке он сжимал непременный атрибут всех советских ораторов ─ графин, а в другой у него был большой белый мегафон, в который он и выкрикивал на зрителей продолжение лекции. ─ Дорогие вы наши! ─ Здесь канат выступающего мотнуло порывом сквозняка, и голос его задрожал от чувств, переполнивших его. ─ Очень тревожная нынче стоит обстановка на наших границах. Вновь заподная гидра подымает свои оскаленные головы, прикрываясь людоедскими улыбками демократических марионеточных режимов. Марсианский космофошызм посягает на завоевания Октября, мечтая раз и навсегда отнять у наших детей их коммунистическое будущее. И в эти трудные времена, когда, словно сговорясь, все тёмные силы вселенной объединились против миролюбивой политики нашей страны, простые советские люди лишь туже затянули пояса для того, чтобы каждый день своими трудовыми руками ковать наше радостное настоящее, не глядя на своё мрачное и тёмное прошлое.
После этих слов лектор махнул рукой, и на сцене выросли декорации, изображающие картину мирной колхозной жизни. Моркови уже не было видно, вместо неё центр сцены заняла колхозная площадь и изба сельсовета, возле которой сидел дед в телогрейке и, щурясь на яркое солнце, смолил длинную папиросу, пуская в летающего на канате лектора ровные круги табачного дыма. Вид избы, её покосившиеся стены и разбитые окна, придавал всему пейзажу отпечаток винтажной заброшенности и классической засранности, а побитая молью и годами болтающаяся на рассохшейся двери фанерная табличка, надписанная чьей-то кровью, добавляла завершающий штрих к картине процветающего социализма и окончательной победы над всеми идей Ленина и Маркса. Надпись на фанерке информировала сидящих в зале: "Воровать нечего, все ушли на Цылину!". Остальные дома в колхозе отличались от партийной резиденции лишь отсутствием на своих дверях подобных носителей информации, в связи с тем, что вешать их было не на что. Дополняли картину счастливой мирной жизни тружеников села мирно пасущиеся на огородах огурцы и пара грудастых кукурузин, резвящихся на поле и бросающихся друг в друга истошно визжащим початком. Зрители сразу оживились, узнав в кукурузинах недавних комсомольских девок, а в актёре, играющем роль початка, ─ единственного оставшегося в живых местного поросёнка по кличке Школьник, существа настолько шкодливого и зловредного, что даже местная общественность, справедливо опасаясь в случае неудачи неотвратимой свинской мести, отказалась от попыток его сожрать, не смотря на то, что последний раз видела варёное нечеловеческое мясо аккурат три года назад, здесь же, в буфете дома культуры, во время последних выборов в верховный совет.

Зрители сразу оживились, узнав в кукурузинах недавних комсомольских девок, а в актёре, играющем роль початка, ─ единственного оставшегося в живых местного поросёнка по кличке Школьник, существа настолько шкодливого и зловредного, что даже местная общественность, справедливо опасаясь в случае неудачи неотвратимой свинской мести, отказалась от попыток его сожрать, не смотря на то, что последний раз видела варёное нечеловеческое мясо аккурат три года назад, здесь же, в буфете дома культуры, во время последних выборов в верховный совет.
Тем временем лектор сделал почти полный круг под потолком и пошел на новый ... ЧУ!!! раздался его зловеще каркающий клекот ...по рядам пронеся холодок приближающейся беды. Чуюю! Не добрым пахнуло с наших заподных рубежей, могильным холодом повеяло из-за Злого Бугра! Зловеще проорал рассказчик и для большей достоверности на зал обрушился шквал нечистот и пронизывающего ветра, это колхозный мент за сценой кинул новую порцию навоз на вентилятор и прибавил оборотов. Зрители плотнее запахнули насквозь провонявшие телогрейки и нахмурились. Сверху раздался новый приступ карканья Чуюю..чуююю ! не советским духом нынче тут пахнет, Вижжжу вижжууу - движется там в темноте у наших границ недоброе.. слышшшу слышшшууу - хочет напиться оно крови нашей мирной ....
Резвящиеся первую половину лекции кукурузины бросили на пол свои забавы с початком и тревожно прислушиваются к происходящему вдали за сценой....голос сверху продолжил : Пришло время неспокойное, недоброе время пришло на землю советскую ... За сценой раздался зловещий гул моторов и шум марширующих колонн , в зале возрастает напряжение, некоторые бойцы за урожай забывают про семки и начинают нервно жевать рукав телогрейки. Весь их опыт пионерских утренников подсказывает что сейчас разыграется нешуточная драма. Гул приближается, валяющийся в грязи початок, прекращает блаженно причмокивать торчащим в из пасти свежесорваным куском отрубя , его морда искажается от ненависти. Он узнает этот шум, нужно бежать, прятаться. Сейчас снова будут жечь колхоз и насиловать кукурузу. Зрители в зале видят широкий план его беззащитный морды с испуганным, мечущимся взглядом и почти человеческое отчаяние в глазах напоминает сидящим в зале оставшихся дома родных и близких. Что там с ними - проносится в голове у зрителя, живы ли они теперь, ведь за околицей враг... Каждый в зале от этого пронизывающего поросячьего взгляда моментально чувствует свою уязвимость. Ему хочется прижать к груди напуганную морду, вытереть заплаканное рыло, защитить , обогреть.. Снова голос сверху читает за кадром: Лихие года настали на нашей земле, недобрые силы ополчились на нашу родину в эти тяжелые для нас времена. Грядет последняя битва за урожай, великая битва в которой сойдутся озимые и яровые, красные и зеленые, желтые и коричневые, но не осталось мужиков на деревне. Пали они в освободительных войнах да в борьбе, а кто не пал сразу того прикончили мерзкие заподные изобретения - алкоголь, табак и сифилис. Из всех богатырей в колхозе остался лишь старый Пшеничко... продолжает печальный голос и мы видим близкий план старика сидящего на завалившимся заборе у избы сельсовета. Пустыми глазами смотрит он вдаль , но давно не видно в них ничего кроме табачного дыма старых воспоминаний.. Не всегда так было - продолжает лектор - было и здесь когда-то молодость и надежда....Вот Пшеничко совсем мальцом стоит на колхозной околице провожая деда и бабку на первую колбасную войну.
При этих словах лицо старика молодеет...волосы темнеют, начинают кучерявится, пропадает борода , светлеет взгляд и теперь перед нами стоит мальчик лет восьми одетый в белую рубашку подпоясанную веревкой и рваные, льняные портки из под которых торчат босые загорелые ноги. Мальчишка держит в одной руке деревянную саблю и а вторая рука у него свободна и он машет кому-то , находящемуся впереди идущей мимо него колонны бойцов продотряда, над ними развивается красивое красное знамя с аккуратно выведенными на нем черными буквами "Я ВАМ, мерзавцы, принес смерть!" Мальчишка смеется и машет рукой, это дед и бабка уезжают ради счастья трудящихся бить кулаков и мороедов, прячущих зачем-то в своих глубоких темных норах так нужную молодой республике колбасу. Пшеничко долго смотрит вслед скрывшимся за околицей колонной и тянет за поводок ручного пятилетнего дворянчика, привезенного летом папанькой из освобожденного Крыма. Он хочет выучить его кричать Бога нет и петь марсельезу. Глупый дворянчик запинается на припеве и лишь вздрагивает, когда Пшеничко бьет его деревянной саблей. Тупая скотина никак и не может выучить второй куплет и Пшеничко совсем не расстроился, когда однажды утром тот не выполз из своей конуры, за ночь наблевав перед ней целую лужу крови в которой плавали куски выбитых легких. Пронзительный смех снова стеклом режет уши зрителям, на миг они отводят свои глаза от сцены а когда смотрят на нее, а там уже другой мальчуган, он взрослее предыдущего, и он тоже смеется. Это дедка и бабка возвращаются с войны , живые радостные и загорелые. Они везут с собой много кулацкого добра, самогона и кулацких девок. Ох и пригодится это добро питерскому пролетариату. Купит он на него так ему нужные броневозки и пулеметы, пушки и снаряды, чтобы защитить молодую колхозную власть от оголтелых завистников и врагов. А у молодой справедливой власти врагов хватает. Все завидуют новой жизни, все хотят задушить её пока она не подросла и не окрепла. Это Пшеничко знает твердо потому что это ему каждый день говорит отец и мать и учительница в школе. Идут годы. Растет и взрослеет Пшеничко, но не убывает число врагов у совецкой власти и число их несметное никогда не изменится, потому что все на свете враги земле нашей и нет и не будет у нее никогда друзей кроме доблестной красной космической армии и краснокосмического флота. и неустанно продолжают сражаться с ними его дед и бабка, отец и мать, дядя и тетя, племянники и племяницы, маленький Гошенько и кароче вся Пшеничкина родня которая была перечислена на предыдущей странице.
- А Вот мать Пшенички сидя у окна, разобрала и чистит на кухонном столе винтовку. Из неё она метко бьет со ста метров в глаз прячущихся в лесу от продотрядов мелких кулачков и шьет потом из их шкурок теплые варежки для Пшенички и его сестер.
Дальше идут воспоминания, сменяя собой кадр за кадром - вот лихо заломив на макушку командирскую папаху ускакал воевать с проклятыми интервентами дядя Яков - первый колхозный красавец и балагур, влачившее до революции тяжелое нищенское существование приказчика у купца Тимофеева. Ускакал он улыбнувшись на последок Пшеничке, да так и не вернулся. И это нормально, раз борьба ради счастья всех трудящихся требует жертв. Пшеничко знает точно - нужно потерпеть и скоро наступит Великое Счастье для всех. Нужно ждать и бороться. И Пшеничко каждое утро выходил за околицу встречать Великое Счастье и каждый день боролся ради него против всех врагов на свете, которых было великое множество. Шли года, но Всеобщее Счастье все не приходило и пришел день, когда Пшеничко понял что это из-за врагов, и что эти враги везде . Он был поражен этой мыслей до глубины своего сознания и
в тот же вечер написал об этом письмо предыдущему дяде Хрущеву которого почему-то все звали дедушко Сталин. На следующуе утро когда Пшеничко проснулся в хате стояла тишина, и за окном оживленно щебетало воронье и соседи, а в разбитую форточку забегал освежающий ветерок и гонял раскиданные по полу листы старых книг и документов. Пшеничко вышел в сени выпить воды. На обратном пути он заглянул в горницу к бабушке и дедушке но никого там не нашел , лишь на разбросанной кровати лежал красивый значок с красным бантом изображающий незнакомого ему мальца с неприятным прищуром недобрых глаз. Павлик Морозов первой степени прочитал Пшеничко надпись на значке. И понял тогда Пшеничко - лектор перешел на заговорщицкий шепот, что нашел свое главное дело всей жизни - разоблачать и выслеживать врагов совецкой земли. И когда начал искать врагов Пшеничко, то оказалось что не только дед и бабка были ими, но и отец и мать Пшенички тоже, и все родственники , включая погибшего дядю Якова и маленького Гошеньку, а также жена и дети Пшенички тоже были врагами, кароче вся Пшеничкина родня которая была перечислена на предыдущей странице и скоро стал он круглым сиротой и полным кавалером орденов Павлика Морозова и Тараса Бульбы. Но правильную веру свою берег не смотря не на что. И каждое утро по прежнему выходил встречать красное солнышко и опаздывающее на целую жизнь Всеобщее Счастье.

Но не было ничего за околицей кроме разбитой дороги, вечно утопающей то в снегу то в грязи, чахлой травы и поваленного забора, раньше, в стоячем положении принадлежавшего местному попику, вместе со всей семьей сожженному родителями Пшенички здесь же, в погребе, за отказ сдать запас опиума для народа на нужды питерского пролетариата, как всегда очень нуждающегося во всем, что можно было есть, пить, курить и трахать.
Шли годы, взрослел Пшеничко волосы его раньше кучеряво шевелившиеся на круглом черепе, выпрямились и поредели , глаза помутнели от водки и политической сознательности , прежде горячее сердце уставшее ждать , остыло и заледенело, а давно не смеявшийся рот искривила неровной трещиной злая улыбка.( В этом эпизоде лекции голос лектора из воодушевленного перешел на уныло-повествовательный тон, в котором засквозили нотки разочарования главным героем не оправдавшим некоторые надежды...)
─ Сегодня утром встав как всегда ещё затемно, для того чтобы успеть на околицу к восходу он вдруг впервые за свою жизнь задумался в правильности того что происходит вокруг, так ли он прожил свою, полную борьбы за счастье всех жизнь. Достаточно ли он пролил своей и чужой крови, вдоволь ли уничтожил врагов революции, нужное ли количество классово чуждого элемента извел с лица земли, вместе с их детьми и родственниками? И сомнения стали приходить к нему, путая прежне стройные мысли и зарождая крупицы тления и гнили в саму суть веры его. Если он все делал правильно - то почему , почему Счастье так и не пришло в колхоз имени Кости и Веры Люксембург и кто в этом виноват? Это точно не товарищ Хрущев и не Пшеничко.... но тогда кто?? Вредители? Но они одни не могли до такой степени навредить новому колхозному строю так, что не осталось в нем даже маленькой искры счастья, даже мелкой пылинки надежды на неё... тогда кто этот могучий и сильный враг разрушивший столько судеб и жизней
... думал Пшеничко шагая в темноте на околицу, мимо хат и заборов, мимо дворов и огородов со спящей кукурузой, мимо колхозного сенвовала из-за которого на него опасливо пялились огурцы , мимо пустого свинарника, из которого когда-то сбежал свин Школьник, мимо валяющегося в грязи пьяного тракториста Велионора Девяткина, мимо своего прошлого и будущего - прямо к настоящему - к новой заре, которая встретит его стоя рядом с оранжевым солнцем, а рядом с ними будет стоять мечта и цель всей его жизни - сверкающе и переливающиеся волшебным светом Всеобщее Счастье и оно заберет его с собой в лучший мир где нет угнетателей и капиталистов, нет зависти и злобы, где все равны и ходят босыми ногами но золотой траве одетые в пурпурные одежды от которых идет сладкий пьянящий аромат всеобщей доброты и любви.
─ Да...такие дела......задумчиво проговорил лектор и почесав неровный подбородок с выросшей за день щетиной продолжил...
-Именно так размышлял Пшеничко пока шел в предрассветных сумраках мимо родного колхоза и за время своего размышления понял он путем длинных и пространственный имперических вычислений, что все виноваты в его несчастной судьбе и несчастной судьбе всех трудящихся на этой планете. Все поголовно! Все жители планета Земля кроме двух человек - его Пшенички и тов. Хрущева! А остальные виноваты стопроцентно. Даже сабака Алекс Краус и свин Школьниг, и родственики Пшенички за которых он получил столько орденов и медалей точно виноваты, не виновных людей просто не бывает - каждый человек в чем-то виноват, кроме естественно двух людей на планете: Пшенички и тов. Хрущева. Ну может еще товарища Ленина. И все.
Не понимая в том миг в силу своей философской ограниченности, что под конец жизни из праведного ленинца дорос почти до ортодоксального правоверца , Пшеничко обратил взор в небо и узрел то от чего похолодело все нутро его и ярость зажглась в нем непримиримым жаром растопившим остывшее сердце и и вмиг поплахело Пшенички когда увидел он во плоти того кто украл его счастье и годами дурачил его притворяясь светлой и прекрасной мечтой. , тайно управлял Пшеничкой, заставив истребить такую кучу народу, среди которой наверняка были и простые совецкие люди и пелена колдовская вмиг спала с глаз его и засверкала в них ненависть к врагам посмевшим совершить подобное кощунство.
В том месте где Пшеничка все эти годы привык видеть яркое пятно новорожденного дня, болтался какой-то мужик на веревке с бутылкой в одной руке и с какой-то странной хреновиной в другой.
Да, все верно, в том месте на небе где долгие годы Пшеничко ожидал увидеть пылающие огненные враты, из которых на своем коне выезжает на встречу ему Всеобщее Счастье не увидел он ничего в это утро. В прямом смысле - небо увидел и ничего больше. И лишь через минуты две , когда он уже почуствовал боль в глазах, которые все это время тер грязной рукой ожидая что нелепое наваждение пройдет, и все вернется на место, и черт с ним с Счастьем пускай хотя бы будет как раньше, Пшеничко понял что не ошибся. Произошло именно то чего всегда боялись большевики - у пролетариата украли последнее что у них было - Солнце.
Само зло сияло в свете прожекторов, чарующий лик его обрамлял кроваво красный нимб веры и красоты, а из рук его сыпался сверкающий порошок и манна, а уста его вещали истину и правду, как есть !
─- Как есть говорю вам товарищи колхозники - каркнул лектор - скоро придет он - коммунизм и заря новая окрасит рассвет красным светом всеобщей справедливости для всех, и падет последний оплот космофошыских прихвостней кои сгинут в горниле справедливого возмездия и восстанут трудящиеся всей Галактики и падет Марс и Черная Звезда взойдет над миром и сбудется то что сказал товарищ Хрущев на последнем съезде и да будет так!!!
─ И здесь Пшеничко понял кто виноват и что ему делать
трагическим голосом проговорил лектор и хлебнул из почти пустого графина:
─ Сразу он признал по рассказам товарищей из питерска, в болтающемся на веревке хмыре заподного прихвостня -интелехента, специально обученного для кражи совецкого солнца олбанскими колдунами.
─ Лектор снова булькнул содержимым графина, глубоко вдохнул и продолжил:
─ Да, прозрел Пшеничко и решительно потянулся правой рукой за неотвратимым возмездием лежащим прямо у ног его. Метнул острый дрын прямо в сердце врагу но промахнулся так как был слаб, стар и благодаря бесплатной медицине нифига не видел, лектор высморкнулся и лениво перевернулся на другой бок. Что-то просвистело мимо него обдав намечающуюся плешь легким, приятным ветерком.
Мощные у них здесь мухи подумал он устраиваясь на канате поудобнее - видать порода такая : ¬
- Взял Пшеничко из плетня второй дрын-самокол и бросил его в темно- небо целясь прямо в сердце проклятого кодуна-интелехента..
Смирно сидевшая до этого внизу толпа, судя по доносящимся звукам заворочалась, оживилась.. Мимо просвистела ещё одна муха, задев по лицу чем-то острым, наверно лапой подумал лектор. Когда проведя по щеке ладонью и удивлением увидев на ней красные пятна посмотрел вниз, то понял что немного увлекшись темой упустил внимание аудитории. Та его уже не слушала, целиком поглощенная событиями разворачивающимися на сцене. Озадаченный он листнул свою методичку прочел из нее следующую стоку: Собрался Пшеничко, вспомнил молодость свою молодецкую и не дрогнула в этот раз рука его, не подвела поступь. Облетел дрын-самокол длинным кругом, защищенного чарами погаными колдуна зоподного и по давней богатырской традиции долбанул окаянного прямо в темечко плешивое.
И здесь до него вдруг дошло." Фошыста, фошыста выпускай дубина !! закричал он в сторону председателя стараясь перекричать шум зала, но в голове уже помутилось, тело обмякло и сознание покинуло свой пост в самый ответственный момент лекции. Пальцы левой руки разжались, тяжелый графин перевернувшись в полете несколько раз вокруг себя, шмякнул по голове спящему в третьем ряду мужичишке субтильной наружности.
- Интелехенты Гошку убили раздался пронзительный бабский визг и Пшеничко, увидев что цель до сих пор конвульсивно трясется на веревке и не поражена окончательно , запустил правую руку в штаны, пошарил там и вытащил под свет тусклого электричества зловеще блеснувший браунинг. Зал взревел от восторга, целая волна из цветов обрушилась на сцену. Грохнул выстрел. Первая пуля пролетела поверх сидящих в зале и разбила лампу висевшую над выходом. Второй выстрел сразу последовал за первым и пуля попала чуть ниже первой жертвы- в грудь сидевшей возле двери билетерши, сбив её с табурета. Пали милай - ревел восторженно зал¸ жги контру! Наконец стоящий вместо техника за сценой мент, дернул нужный рычаг открывающий люк в полу и на сцену тарахтя и плюясь едкими клубами дыма выехала пароциклета с люлькой на котором сидели два фошыста и собака. Все фошысты были как полагается в касках, синих татуировках и сексуальных кожаных плащах с портупеями. Кукурузины и женщины в зале испугано пискнули, остальные зрители радостно оживились узнав в новых действующих лицах старых знакомых- Максимку и его друзей, таких же колхозных тунеядцев и собутыльников - Октябрина Прищепкина по прозвищу Самовар и Алекса Крауса, у которого прозвища не было, так как он и без прозвища был собакой. Самовар сидел за рулем пароцыклета, сжимая большими пальцами покрытыми рыжими волосами рогатый руль, а Алекс злобно гавкал на зрителей из люльки. Максимка, изображавший в этом эпизоде главного фошыста важно устроился на заднем сидении. На шее у него висел положенный по всем совецким кинофильмам про войну новенький черный шмайсер а из кармана кожаного плаща торчала рукоять парабеллума. Пароцыклетка сделала круг вокруг бушевавшего на сцене Пшенички и остановилась, когда тот расстрелял все патроны безнадежно пытаясь попасть в быстро мчащуюся мимо него цель, к тому же скрытую за облаком густого дыма.
Бросив бесполезный пистолет, Пшеничко равнул на груди телогрейку и с воплем : комунисты не сдаюцо!, под осуждающий свист зрителей отважно прыгнул в подпол сельсовета, захлопнув за собой бронированную крышку.....

Максимка, изображавший в этом эпизоде главного фошыста важно устроился на заднем сидении. На шее у него висел положенный по всем совецким кинофильмам про войну новенький черный шмайсер а из кармана кожаного плаща торчала рукоять парабеллума. Пароцыклетка сделала круг вокруг бушевавшего на сцене Пшенички и остановилась, когда тот расстрелял все патроны безнадежно пытаясь попасть в быстро мчащуюся мимо него цель, к тому же скрытую за облаком густого дыма.
Бросив бесполезный пистолет, Пшеничко равнул на груди телогрейку и с воплем : комунисты не сдаюцо!, под осуждающий свист зрителей отважно прыгнул в подпол сельсовета, захлопнув за собой бронированную крышку.....
.... отступая , защитник родины по давней традиции, на всякий случай отравил воду, сжег хлеб и вывез с собой всю накопленную за годы совецкой власти грязь и случайно прилипшую к ней землю , обнажив скрытый подними практически новенький асфальт императорской почтовой дороги, на обочине которой и была когда-то построена Мыйза Русланд, а ныне колхоз имени Кости и Веры Люксембург. Кукурузины, огурцы и остальные соц.овощи, брошенные на голом асфальте, оставшись без еды воды и жилья, погоревав по привычке и испытав очередной коллективный приступ любви к ушедшей власти, отправились откапывать спрятанное лет двадцать назад от отряда красных карателей Вацетиса хлеб & соль - легендарное оружие древних обитателей этой земли . Когда парацыклетка не догнав Пшеничку, вернулась , местные соц.овощи были уже готовы к её встрече. В середине площади стоял большой, праздничный стол, весь уставленный вкусными и здоровыми блюдами традиционной советской кухни. Рядом расположилась большая дубовая бочка с самогоном и два бидона с брагой. В центре праздничного изобилия возвышался очень здоровый хлеб& соль, на котором легко можно было пересчитать отметины от зубов со следами работы китайских, литовских, французких, англицких , польских, шведских, монгольских, хазарских и даже половецких стоматологов. Местные выстроились полукругом возле стола и ждали держа в руках транспаранты и разноцветные шарики.
Парацыклетка затормозила окутавшись клубами вонючего дыма, стало понятно что вражескую технику пришлось заправить местным плохо очищенным экологическим топливом. Не поднимаясь с седла Макс дал две короткие очереди в потолок призывая зал успокоится. Когда все утихло он достал из внутреннего кармана польта длинный свиток, развернул его и начал читать, делая небольшую паузу после каждого предложения чтобы слушатели прочувствовали всю историчность момента.
Ахтунг Ахтунг! Братья и сестры! Пацаки и пацачки. Наконец-то пришел тот час* - который ждали все прогрессивные люди всего мира. БОльшевиское иго пало с шеи великого народа и последний приспешник антинародной власти бежал как гонимая крыса в свою нору где теперь будет вечно гнить, не оставив после себя даже исторической памяти . Ведь недаром о них еще тысящи лет назад нашим народом была придумана поговорка - сгинули аки обры и вот наконец-то сбылось! Сегодня сгинул с нашей земли последний подлый обр и освободилась Русь матушка от силы бусурманской. Нет!! Никогда больше не будет топтать её подлый большевиско- хозарский окупант своим грязным совецким сапогом, не будет он щурится своим узким глазом на её красоту и богатство, не будет слюни свои ядовитые ронять на нашу землю. А мы под руководством нашего великого вождя будем строить новый общий дом, новую страну - которую больше никто не назовет поганой шипящей змеиной абривиатурой, а всегда будут называть только её гордым и исконным названием - Русланд, именем нагоняющим уже пять тысяч лет трепет и страх на всех её врагов и в которой мы заживем счастливо и долго благодаря великой мудрости и справедливости нашего вождя и лидера! Сограждани! К вам я обращаюсь сейчас в этот нелегкий для нашей новой Родины час. Хотя враг и отступил не в силах противостоять дальше силам добра, но много еще темных пятен осталось на нашей земле. Еще миллионы наших братьев и сестер взывают к вам из темных застенков, еще не остыли трупы ваших братьев павших в боях за освобождения нашей страны. Добьем и перебьем подлых гадов, не дадим укрыться им от справедливого возмездия, не дадим увезти нашу землю и грязь, священную для каждого патриота Великой Русландии. Овощи, вы видите - Русландия зовет вас, слезы ваших детей и матерей, зовут вас, могилы и парники, грядки ваших предков - все взывает к вам, будущим войнам и победителям. - и здесь встав в полный рост Макс прокричал последние слова, так что даже у висящего без сознания лектора, лопнули стеклышки очков, а Маргаритна разбила еще одну бутылку драгоценного напитка - Мы несем мир, но можем нести и огонь! Русландия навсегда! УРА!
Ура! - ответили ему Самовар и Алекс
Урааааааа!!!! заревел зал объятый единым порывом справедливой ненависти и неудержимым желанием отомстить за тысячелетний гнет унижения и рабства, о которым он еще пять минут даже не знал, за ежедневное издевательство и нищету, за все что они натерпелись за эти годы, за то что у них маленькая зарплата, за то что сосед козел, жена дура, а сын болеет а к врачу очередь на две недели, и нет денег на лекарства и лекарств нигде нет, за то что проходит жизнь уныло из-за дня в день нет в ней ничего и ничего уже не будет до самой смерти, и на телевизор копить два года, а там только три программы и все про то что все хорошо а на самом деле все плохо, и за то чтобы не было войны и за расширение нато, и за угнетенных негров - за все это кто-то должен был ответить жителем колхоза имени Кости и Веры Люксембург в этот праздничный день по случаю их освобождения.
Не ожидая встретить такой теплый прием фошысты аж прослезились а Макс снова дал неглядя очередь в потолок чтобы унять собравшихся.
__________________________________________________________________________________
*( на самом деле он начал выступление вербальным шаблоном одобренным всемирной лигой фошыских пропагондонов ВЛФП если что, дальше идет сплошная копипаста из речей деятелей данной организации, которые и так ежедневно транслируются на оккупированных территориях всеми доступными каналами. )

Такое же "Ура!" было лаконично намалевано на плакате малолетнего огурчика , которого вытолкнула перед собой толпа соцовощей, отхлопав свое традиционное одобрение очередным инициативам очередной власти.
Макс подозрительно оглядел нового поданного через бинокль и не найдя на нем признаков начинающейся партизанки* махнул рукой, милостиво разрешив подойти ближе.
- Чего там у тебя? Опять донос?
Нет ваше благородь - отвечал огурчик почтительно, стараясь не смотреть в лицо начальству.
Хазары в деревне есть?
Что вы вашблагородь, отродясь у нас такого не росло - почтительно отвечал огурчик
У нас только лучшие сорта, правда вот кукуруза недавно завелась -добавил он чуть понизив голос, увидев что Самовар и Алекс заинтересованно прислушивались .
- А люди все где ?
Ан нет людей господин офицер, давно уже нет, кончились все люди. Как ушли бороться за мир во всем мире и так с тех пор и нет никого из ихних. Только вот председатель остался да ещё этот - здесь огурчик кивнул в сторону сельсовета под которым засел Пшеничко и продолжил :
Теперь всё больше овощные у нас, да еще зверотоварищи есть и звероармейцы - иногда в отпуск приезжают, из города ещё разные служивые а хазар нет, точно нет .
Жаль сказал Максим. У нас с ними нерешенный вопрос есть.
Это случайно не классовый ? осторожно глянув в сторону председательского стола поинтересовался огурчик вспоминая какой вопрос пыталась решить предыдущая власть.
Почти - ответил Макс проследив за взглядом и пристально посмотрев в белые без зрачков глаза собеседника вдруг споросил: А председатель то поди большевик?
Большевиииик - протянул огурчик у которого от пристального взгляда начальства всегда началось необъяснимое волнение и желание все рассказать ему в самых мелких подробностях Конечно большевик самый натуральный, у него и билет и красные штаны есть - огурчика трясло и не став слушать дальше Макс повернулся к Алексу и отдал короткое распоряжение. Алекс мгновенно рванул к стоящему за сценой столу председателя.
Господин начальник, а колхоза больше не будет? - спросил кто-то из толпы.
Почему же? Макс недоуменно посмотрел на ряды стоящих перед ним лиц . Будет, будет все непременно! Это очень неплохая и практичная хазарская идея. А ещё мы построим вам церковь которую сожгли большевики и виселицу которую они вам обещали, но так и не построили. Услышав эти слова напряженно стоявшая толпа местных облегченно выдохнула и расслабилась. Новая оккупационная власть почти ничем не отличалась от старой, может быть вопросы у них были и разные, зато ответ на них всех - один.
А вечером все праздновали годовщину освобождения. Самовар возил пьяных кукурузин за околицу на парацыкле, те хохотали и плевали в прохожих шелухой от семечек, в поле лежали бухие огурцы и философствовали о Великой Русляндии, а Макс и Алекс, напившись маргаритовки гонялись вокруг сеновала за хлеб&солью, а после стреляли из шмайсера трассирующими пулями по ночным руслянским звездам, стараясь попасть в самую темну точку качающуюся на усыпанном светом небосклоне. Все было почти как всегда. Почти ничего не изменилось тем вечером, для обитателей колхоза имени Кости и Веры Люксембург, почти не произошло перемен в плавном движении колхозной жизни, почти для всех, кроме одного из его обитателей, медленно раскачивающегося сейчас в красных портках в центре колхозной площади, где как и обещал Макс уже стояла новая церковь. Но простым овощам было все равно, а людей в колхозе давно уже не было.
И когда все уже собирались расходится , в черном весеннем небе по которому как майские жуки весело летали выпущенные из шмайсера разноцветно светящиеся пули ,вдруг раздался такой небесный глас от которого вздрогнула земля и вмиг слетело всё недолгое праздничное настроение и подхватило его этим голосом и развеяло во все стороны аки пыль и песок .
- Смотрите что вытворяет подлый Запод на наших землях - снова заголосил лектор - видите как его приспешники жгут все что мы не дожгли, жрут все что мы не дожрали, насилуют все что вы не смогли! Видите как плачут и зовут вас на помощь тяжко страдающие в нелегкой неволе Родина Мать и её братья и сестры: Коллективизация, Пятилетка и Продразверстка! Тянут они измученные голодом руки, жизнь покидает их, смерть затягивает их тускнеющие глаза пленкой забвения и небытия ведь силы их ушли вместе с вами! - разошелся лектор гремя уже на всю деревню ..Разве зря мы боролись, разве зря мы сражались??!!!! Конечно Нет !! Есть еще кому защитить наши священные завоевания!! здесь голос лектора всхлипнул от чувств, и зрители зашевелились приходя в себя от гипноза. Заметив это он залез во внутренний карман пиджака и достал бумажный кулек, их которого щедро сыпанул горсть искрящегося белого порошка в сидящую внизу толпу и вертясь на канате выкрикнул - Нюська!! Нюська ! давайте все крикнем Нюська - лектор закрутился под потолком словно фея из страшных христианских сказок братьев Андерсон бросая вниз порошок от которого уже весь воздух в зале стал походить на атмосферу стеклотарного завода имени Цурюпы. Нюська, нюська...раздались сначала нестройные голоса в зале, по сразу же их подхватили другие , тут же присоединились третьи и скоро все уже орали это имя окончательно разбудив от послепраздничного похмелья обитателей сцены. Не прошло и пары минут после того как зал начал скандировать имя как крыша дома культуры раздвинулась словно люк ракетной шахты и в небе зала показалась сама Нюська, так похожая в этом миг на какую-то героиню фантастического советского боевика про штурм Марса, что все в зале восхищенно замерли, пораженные этим зрелищем. Но фошысты не смотрят совецкий телевизор и поэтому Макс сходу дал по ней длинную очередь , стараясь попасть в стропы, но ему не повезло. Вторая очередь прошла уже ближе и пара пуль даже попали в твердое, тренированное тело, хотя всем зрителям было понятно что обычных пуль явно мало для того чтобы остановить бойца выращенного в темирязевских лабораториях. Тогда Макс что-то прокричал Самовару и тот нырнув в люлку парацыклета, вытащил оттуда две снятых с предохранителя колотушки - М28* и они с Алексом одновременно дернули за пусковые кольца запала. Когда морковь поняла что сейчас произойдет она отчаянно забилась в центре переплетенных тросов и принялась рубить когтями жгуты строп глядя как стремительно приближаются шипящие щупальца огненной смерти. И почти успела. Левые стропы лопнули за секунду до того как к ним прикоснулось тело снаряда, парашют накренился, уходя в сторону, но второй заряд все таки успел задеть его край и огненное пятно быстро расширяясь принялось жадно пожирать белое полотно. Парашют вспыхнул и сразу стал похож на огромную горящую конфорку внизу которой металось живое существо привязанное к ней несколькими тонкими ниточками , несущееся вниз со скоростью выброшенного из самолета холодильника. Крыша сельсовета с грохотом рухнула проломленная упавшим телом, остатки пылающего парашюта разбросало вокруг и от них сразу же загорелись ближайшие хибары, сцену заволокли копоть и дым а на зрителей пахнуло жаром и запахом печеной моркови. К развалинам дома уже бежал Макс, стреляя на ходу по выбитым окнам, за ним неся Алекс сжимая в пасти связку гранат, а впереди всех, в облаке пепла и пара из выхлопной трубы , как механическая повозка самого Сатаны, мчалась к цели парацыклетка, на который сидел гогочущий во все горло Самовар, и тупо долбил из станкового пулемета в единственную оставшеюся целой стену дома, за которой скрывалась, возможно еще живая Нюська. Он так и не пришел в себя после вчерашней маргоритовки..Он стрелял а веселые чертики похмельного безумия скакали в его глазах, в правом - оранжевый, а в левом ярко красный, цвета спелого мака и когда Самовар давил на гашетку тук-тук-тук-так-так-так-тук - пел ему пулемет и тар-тар-ти-таа--тар-та подпевали черти в голове Самовара ....тра-тата-тра-тата-тра-тата
Здесь афтор думает что у Нюськи в данном раскладе все равно нифига нет шансов и поэтому идет спать
* М28 - знаменитая реактивная фошыская граната , легкое индивидуальное оружие истинного фошыста, предназначенное для поражения штурмовой авиации противника либо ползучей тяжелой техники, секрет изготовления вместе с чертежами утрачен где-то в подвалах ленинской библиотеки.
Пы Сы А парасенок Школьниг спрятался, так как насмотревшись в свинарнике телевизора, знал очень много всего о фошыстах, и совершенно не сомневался в том, что те едят не только взрослых, но и школьников, особенно если эти школьники идеологически правильные свиньи.

И когда все уже собирались расходится , в черном весеннем небе по которому как майские жуки весело летали выпущенные из шмайсера разноцветно светящиеся пули ,вдруг раздался такой небесный глас от которого вздрогнула земля и вмиг слетело всё недолгое праздничное настроение и подхватило его этим голосом и развеяло во все стороны аки пыль и песок .
-Смотрите что вытворяет подлый Запод на наших родных землях, видите как его приспешники жгут все что мы не дожгли, жрут все что мы не сожрали, насилуют все что мы не смогли! видите как плачут и зовут вас на помощь тяжело страдающие в неволе Родина мать Кремль отец, и их голодные детки - Коллективизация, Пятилетка и Продразверстка! Тянут они к вам измученные голодом ручки, а жизнь медленно покидает их иссохшие без вас тела, смерть затягивает их тускнеющие глаза пленкой забвения и небытия. Ведь силы их ушли вместе с вами! - надрывно гремел голос лектора ..
- Но разве зря мы боролись, разве зря мы сражались за наше счастливое завтра? Конечно нет! Есть кому защитить наши священные завоевания, здесь лектор всхлипнул от накативших на душу чувств , достал из внутреннего кармана пиджака носовой платок и высморкался.
- Давайте граждане хором призовем на помощь достижения совецкой науки...
Видя что зрители не шевелятся лектор достал из того же пиджака бумажный кулек и щедро сыпанул из него горсть белого порошка в сидящую под ним толпу. Внизу слабо зашевелились и нестройный хор затянул подвывая.. Нюська, нюська, нюююсььька!
- Громче товарищы! - лектор закрутился над толпой имитируя фею из страшных христианских сказок Андерсона. За ним тянулся длинный шлейф белой пыли и воздух в зале стал походить на атмосферу стеклотарного завода имени Цурюпы.
- Нюська нюсь...нюська, - бодрее подхватили голоса снизу , крыша дома культуры откликнулась, раздвигаясь в стороны как люк ракетной шахты, и тут с неба к зрителям устремился похожий на огромное облако парашют внизу которого болталась Нюська сияя в солнечных лучах значками досоаф и гто всех степеней .
- Ахтунг ахтунг - скамандовал Макс и со стороны сцены , на встречу водителю парашюта понеслись две выпущенных фошыстами реактивных гранаты. Морковь поняла что сейчас произойдет и отчаянно забарахтавшись в центре переплетенных тросов принялась рубить когтями жгуты строп глядя как к ней стремительно приближаются шипящие щупальца огненной смерти. И она почти успела. Левые стропы лопнули парашют накренился, уходя в сторону от траектории первого снаряда, но второй все таки успел задеть его край и огненное пятно быстро расширяясь принялось жадно пожирать белое полотно. Парашют вспыхнул и сразу стал похож на огромную горящую конфорку внизу которой металось живое существо привязанное к ней несколькими тонкими ниточками , несущееся вниз со скоростью выброшенного из самолета холодильника. Крыша сельсовета с грохотом рухнула проломленная упавшим телом, остатки пылающего парашюта разбросало вокруг и от них сразу же загорелись ближайшие дома, сцену заволокли копоть и дым а на зрителей пахнуло жаром и запахом печеной моркови. К развалинам дома уже бежал Макс, стреляя на ходу по выбитым окнам, за ним неся Алекс сжимая в пасти связку гранат, а впереди всех, в облаке пепла и пара из выхлопной трубы , мчалась к цели парацыклетка, на который сидел гогочущий во все горло Самовар безостановочно стрелял из станкового пулемета . Он так и не пришел в себя после вчерашней маргаритовки и в его глазах скакали веселые чертики похмельного безумия , в правом - оранжевый, а в левом ярко красный, цвета спелого мака и когда он давил на гашетку то вместо солидного и размеренного пулеметного голоса - тук-тук-тук ..тук тук в голове Самовара раздавался хор разноцветных пляшущих чертей орущих совершенно чорт знает что за ерунду
Споемте же песню под громы ударов,
Под взрывы и пули, под пламя пожаров,
Под знаменем черным гигантской борьбы,
Под звуки набата призывной трубы!
а что вы хотели.. ...эффект маргаритовки блин...
Стена сельсовета не устояв под крупнокалиберной тяжестью развалилась и немного не доехав до дымящихся руин Самовар картинно привстав на парацыкле приготовившись красиво, как в учебно-прапогондонских фильмах, добить поверженного противника последним броском тяжелой гранаты. Вот-тут то дальнейшее развитие блицкрига пошло уже совсем по классическому сценарию когда дымящаяся куча мусора разлетелась в разные стороны и размытая коричневая тень мелькнула перед Самоваром. Он почувствовал как острое лезвие вошло ему под ребра и резко дернуло вверх так, что он подлетел на пару метров в воздух как спелый помидор подброшенный грубой рукой нетерпеливого шеф повара . Всего один взмах и вот уже под восторженные взгляды зрителей на пол сцены падают две совершенно разные половинки самовара - одна из них - верхняя- втыкается в пол стоймя и глупо таращая выпученные глаза, смешно шевелит синими губами похожая один в один на те странные фигуры с глаукомными глазами в пол лица, которых анимешники, упоровшись дешевым сакэ с ацетоном, лепят из снега где придется в свой епонский новый год. Рядом с торчащим торсом аккуратно падает нижняя часть, суча обутыми в новые сапоги ногами, словно все ещё пытается убежать от внезапно настигшего его возмездия.. Прошло секунд двадцать, а зрители в передних рядах все еще молча смотрели как Самовар скреб скрюченными пальцами по щербатым доскам пола и пополз что-то хрипя сквозь пузырившеюся во рту кровь волоча за собой красную ленту тянущуюся от оставшегося на месте его падения большого дымящегося клубка вывалившихся внутренностей.
На тридцатой секунде в зале дружно блеванули, а Маргаритна сильно стукнулась головой об обморок и крепкие половые доски доставшиеся клубу от прежних хозяев.
- Да добейте же его кто-нибудь ! - закричала пьяная доярка с четвертого ряда. Но крик её рассыпался ударившись о безмолвие , придавившее зал вместе с сгустившимся и не пропускающим звуки серебристом туманом, внутри которого зрители слышали лишь голос лектора раздающийся в их голове в то время как ползущий по сцене самовар достигнув цели обессилено замер обняв скрюченными пальцами свою правую ногу одетую в новый хромовый офицерский сапог и вместе с кровью в сторону собравшихся посмотреть на его смерть людей из него вылетел вопрос, продолживший череду глупых классических вопросов заданных до этого некоторыми социально вредными людьми имеющими в прошлом некоторое отношение к той части русской литературы, которую в силу глобальной толерантности сегодняшнего времени лишили её экстремисткой идентификационной приставки "национальная".
-За что ? прохрипел Самовар. И ещё тысячу волнующих его вопросов он мог бы задать тому кто смотрел на него в этот миг сквозь пустые глаза зрительного зала , но времени на ответы уже не было и тогда ...
- За что? - ещё раз спросил Самовар и чертики в последний раз подпрыгнув застыли в остекленевших глазах не доплясав свой горячий танец, в левом глазе ярко красный как недавно распустившийся мак, а в другом ... хотя какая теперь разница какого они были цвета? Раздался хруст и волосы цвета нечищеной меди вместе с брызнувшими в зрителей осколками черепа и остатки чужих воспоминаний оросили передние ряды мелким липким дождем, вызвав новую волну обмороков и желудочных спазмов а аккуратная Нюська вытерла о доски испачканные подошвы казенной обуви. Зрителей передних рядов снова вырвало, а Маргаритне не повезло, так как она все ещё лежала на полу под гнетом предыдущих художественных впечатлений...
Дас ист овощешвайне, ист дас капут! это Макс поняв что бежать уже поздно, метнул в скачущую по сцене красно-коричневую тень связку ручных гранат. Рвануло, взрывом его выбросило сквозь окно в огород, передние ряды накрыло волной осколков и мусора, зато на колени библиотекарши Виктории Ассольевны вдруг свалилась оторванная выше локтя рука немедленно вцепившиеся ей в левую ляжку, да так уверенно, что библиатекарше впервые за последние двадцать лет, захотелось голой пройтись по утренней росе на виду у всего колхоза, а потому прижать кого-нибудь теплого и живого к своей истомленной от книг груди, ставшей вдруг крепкой, как два свежих клубня семенного картофеля.
А когда со сцены истошно заскулил пес Алекс в зале несколько зрительниц зарыдало. Да что же вы такое делаете ироды! -снова возмутились с задних рядов, Он же ещё живой! Но тут жалобный вой достиг высшей ноты и став уже практически ощутимым на физическом уровне, вдруг оборвавшись затих оставив после себя тягостное послезвучие спустя мгновение растворившееся без остатка в траурной тишине зала...
- Мама..мама..мне страшно, оно на меня смотрит - в зале заплакала маленькая девочка
- Мама, оно меня сейчас как ту собачку, да? Но мама девочки молчала, молчали сидевшие в зале зрители, ответ был очевиден. Что-то снова влажно хрустнуло на сцене но никто уже не блевал и даже Маргаритна, просто достала из авоськи пузырь своего пойла и хлебанув залпом четверть встала и захлопала из-зо всех сил в мозолистые от ручного труда ладони.
- Товарищи! Давайте споем нашу - совецкую!
Это голос лектора встряхнул сидящих от оцепенения и те зашевелились приходя в свое естественное состояние.
Увидя что контингент почти готов, он продекламировал первую фразу стараясь предать её хорошо поставленным голосом бодрость и задор , сопроводив все это странными пассами руками:
Хорошо, что нет Царя !
- и тут же со сцены подхватили его слова остальные участники лекции и продолжили уже хором
Хорошо, что нет России!
Выстроившись в одну шеренгу и взявшись за руки они уже отплясывали высоко задирая к потолку ноги и сопровождая танец зажигательно-веселым текстом :
Хорошо, что нет Царя !
Хорошо, что нет России!
Хорошо что Бога нет!
Только желтая заря,
Только звезды ледяные,
Только миллионы лет!
Плясали все, кукурузины и початок, огурцы, Пшеничко и председатель, агроном, мент и даже какие-то незнакомые мужики в ватниках непонятно откуда взявшиеся на сцене - все заливались радостным смехом и выкрикивали странные слова. Их оживление перекинулось на зал, и там тоже произошло веселое построение зрителей. Они встали со своих мест и обняв друг друга за плечи раскачивались в так зажигательной песни, подхватив её слова и повторяя их за лектором по прежнему глядя вперед себя нечего не видящими глазами.
ИИИииииииииХХооооо! ...это лектор случайно просыпал на себя щепотку инвентаря и теперь его тоже перло и колбасило. Он крутился с нечеловеческой скоростью на своем канате и выплевывал огрызки слов, которые тут же подхватывала пляшущая внизу толпа
Хорошо - что никого!
Хорошо - что ничего!
Так черно и так мертво!
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать!
Зрители, участники спектакля, председатель и его прихвостни - все плясали взявшись за руки и закатив к потолку глаза блестевшие белками невидящих глаз и нескончаемо повторяли набор слов накладывая их на ритм отбиваемый всеобщим безумным танцем
Что мертвее быть не может
И чернее не бывать,
Что никто нам не поможет
И не надо помогать!
пока не стали валится от усталости тут же под ноги друг другу. Когда из кулька высыпались последние крошки порошка - наступила тишина. Лишь на верху все еще крутился на своем высоком месте лектор, что - то бормоча себе под нос и размахивая мегафоном. Заметив что все заснули он сделал пару кругов над лежащими вповалку людьми, изображая из себя СУ 34, но ему это быстро надоело. Тогда он щелкнул пальцами и люди внизу начали шевелилится приходя в себя, вставать, отряхиваться и растерянно занимать свои места ища среди раскиданных по залу стульев пригодные для сидения экземпляры.
- Граждане колхозники, спасибо что вовремя вернулись с антракта,- обратился к ним лектор,
- а теперь занимайте свободные места и мы начнем вторую часть лекции о вреде всего чего у нас нет.
А по её окончанию, мы всё организованно пойдем сажать Нюську!
- Ура товарищи!
- Ураааааа!!!!!!!!!!!!
раздалось снизу и покатилось дальше по к околице, на встречу где-то заблудившемуся Счастью, так и не нашедшему дороги в колхоз Кости и Веры Люксембург.